– Мекси, – со священным ужасом поправил Церини.
– Пусть будет Мекси. Как же так? Не будучи мне представленным, не заручившись моим согласием, он уже зовет гостей на ужин в мою честь. Это, это даже не самоуверенность, а нахальство…
Церини больше уже не улыбался. Он так покраснел, что на его щеке шрам стал багровым.
– Но, глубокоуважаемая госпожа Фанарет, это же невозможно. Что же будет? Это же страшный удар для моего патрона…
– Это уже как вам угодно. Ваш патрон получит вполне заслуженный урок…
И с этими словами Фаварет, сделав насмешливый реверанс, впорхнула в свою уборную.
Церини остался в глупейшем положении. Что он скажет своему патрону? И, как ни оттягивал человек со шрамом неприятный момент, делать нечего, надо идти в ложу с докладом, за который ему, конечно, влетит… Мекси обозлится, а в такие минуты он не стесняется выражениях.
Не успела Фанарет очутиться в своей крохотной, насыщенной косметиками, духами и запахом ее тела уборной, постучали в дверь…
Надо ли пояснять: Медею Фанарет во всех ее артистических турне, путешествиях и поездках сопровождала ее собственная горничная. Фанарет была слишком яркой «звездой», чтобы во время гастролей своих прибегать к помощи какой-нибудь случайной прислуги. В течение уже нескольких лет бессменной горничной при Медее состояла немолодая, некрасивая, костистая и черная испанка Мария. Взгляд ее черных глаз на худом бледно-синеватом лице нельзя было никак назвать ни приветливым, ни добрым, хотя, может быть, в глубине души Мария была и приветливой, и доброй. Может быть, почем знать? Говорят же: чужая душа – потемки.
Мария не была бы испанкой, если бы не одевалась во все черное. Это сообщало ей какой-то зловеще-траурный вид.
И госпожа, и горничная успели привязаться друг к другу, хотя вкусы и взгляды на жизнь у них были разные. Разные – до политических убеждений включительно.
Фанарет была монархистка, Мария же – республиканка, и в этом отношении никому, даже самой Фанарет, не уступала своих позиций.
Был такой случай в Париже, примерно за год до приезда Медеи в Веолу.
Фанарет жила на Вандомской площади в отеле Ритц. К ней обещал заехать на чашку чая инфант Луис, кузен короля Альфонса. В ожидании принца крови царствующего испанского дома Фанарет, зная республиканские убеждения своей Марии, забеспокоилась. Свое беспокойство она не скрывала от горничной.
– Мария, ты знаешь, через полчаса ко мне приедет Его Высочество инфант Луис?
– Знаю.
– Знаешь ли ты, Мария, что, как испанка, по этикету должна будешь поцеловать ему руку?
– Знаю, но Луис от меня этого не дождется. Это было бы противно моим убеждениям.
– Так и не поцелуешь?
– Так и не поцелую.
– Твое дело, заставить не могу. Но полагаю, Мария, ты не будешь держать себя вызывающе?
– Мадам, я хотя и прислуга, но обходиться с людьми умею, – огрызнулась камеристка, сжав тонкие губы и совсем не ласково блеснув глазами.
– Видишь, я хотела сказать ему, что ты испанка. А теперь не скажу.
– Это ваше дело…
Когда Луис вошел, Мария встретила его сухим церемонным, однако вполне учтивым поклоном.
Вот именно эта самая «республиканка» и подошла к дверям уборной, когда раздался стук, и приоткрыла их. Красивый, высокий господин, вполне джентльменского вида, протянул ей карточку. Протянул театральной горничной. Закрыв дверь, она передала карточку Медее.
– Князь Анилл Маврос, гвардии полковник, первый адъютант Его Высочества наследного принца.
