Принц запретов - страница 39

– Да, все хорошо, – заверила я его.

Хотя куда там. Мне всерьез начинало казаться, что я теряю рассудок. Томми склонил голову набок, крепче сжав дверной косяк:

– Прости, что разбудил. Доброй ночи.

Папашка-то у нее сумасшедший.

Да и у девчушки не все дома.

Откуда у вас такие глаза?

Мне срочно нужно было отвлечься. Как угодно, лишь бы не думать о доказательствах, говорящих о том, что мой отец ошибался, что мне не хотелось уезжать из Джорджии, потому что я понимала: тогда придется столкнуться с правдой о себе, что я зашла уже так далеко, что меня уже никому не спасти. Вот почему я устремилась мыслями туда, где ничего этого не существует. В вагоны поезда, заросшие вистерией. В запретные чащи, где сквозь ветви на тебя глядят золотистые глаза. В темные коридоры, где играет зловещая музыка, в роскошные залы с трескучим камином. Я унеслась мыслями так далеко от реальности, так прочно позабыла о ней, что до утра не замечала того, что сжимала в кулаке. А утром разжала его и увидела на вспотевшей ладони тоненькую серебряную цепочку, какие часто блестят на мужских жилетах.

Когда мне было шесть, на самой кромке нашего северного поля Томми отыскал кроличью нору. Незадолго до этого папа застал мамашу-крольчиху за поеданием нашего зерна и застрелил ее на месте, не догадываясь о том, что тем самым обрек ее детишек на голодную смерть. Когда Томми отыскал нору, в ней был только один живой крольчонок, крошечный, болезненный комочек, который мы взяли домой, потому что папа поддался на мои мольбы.

В первый день казалось, что он оправится. Крольчонок был слабенький и голодный, но ел с большим аппетитом. Когда небо окрасилось цветами заката, он даже немного попрыгал в своем ящике из-под молока, который я выстелила сеном. Но на следующий день отказался от еды. До самого полудня он тихо сидел в уголке, а потом несколько часов бился своей маленькой пушистой головой в деревянную стенку ящика. Сперва он обнюхал ее, потом принялся царапать, а следом и таранить иссохшие доски лбом. Так продолжалось, пока малыш не начинал визжать от боли. А потом все начиналось по новой. Через три часа папа положил конец его страданиям.

Примерно так же я ощущала себя в последующие дни. Нет, я не чувствовала того слепящего гнева, который накрыл меня в детстве, когда я узнала о папином поступке, и не было той невыносимой горечи, с которой я хоронила крольчонка рядом с мамой. Меня изводила бесконечность этих самых попыток протаранить головой стену, которые заканчивались одной лишь болью. Мое безумие было колесом. Я снова и снова будто бы принюхивалась к нему, царапала, а потом опять и опять запускала его вращение.

Томми работал. Я же с утра прибиралась дома, потом готовила ужин и ждала его домой. Сперва Лиллиан захаживала ко мне на кофе почти каждый день. Эта подлинная, всамделишная дружба была одной из немногих привилегий моего положения. Но однажды черты ее лица заострились, а тело замерцало, и я зареклась пускать ее в дом. Я повторяла знакомые с детства ритуалы, но это место словно отказывалось мириться со мной и с уроками, которые мне преподал отец. Колокольчики на лодыжках больше не отпугивали диковинных существ. Когда я шла по городским улицам и, завидев какую-нибудь нечисть, хваталась за железный кулон, она нисколько меня не пугалась. Каждый вечер я рассыпала соль по нашей квартире и молилась Богу, хоть меня и воспитали с убеждением, что ему не стоит доверять, но чем больше старалась, тем хуже становились видения. Опять и опять я билась головой о стену, приближая собственный бесславный конец.