Ее грызли опасения.
Недели через две появились тревожные складочки; через месяц залегли первые бороздки; не прошло и года, лицо исполосовали морщины. Вскоре Адела вышла за того самого человека, кто упрекнул ее в совершенстве, и трепала ему нервы еще много лет.
В свои пятнадцать Лютик ни о чем таком не знала. А если б узнала, решила бы, что это какой-то бред. Допустим, ты первая красавица – и что с того? А если третья? А если шестая? (Лютик подобных высот еще не достигла – она едва входила в двадцатку первых красавиц, да и то по обещанию, и уж точно не потому, что следила за собой. Она терпеть не могла умываться, презирала чистоту за ушами, ненавидела причесываться и расчески по возможности избегала.) Нравилось ей – больше всего на свете она обожала – скакать на коне и дразнить Мальчонку.
Коня звали Конь (у Лютика были нелады с фантазией), и он приходил, когда она окликала, скакал, куда она правила, и делал все, что она велела. Мальчонка тоже делал все, что она велела. Вообще-то, он уже был не Мальчонка, а взрослый батрак. Мальчонкой он был, когда осиротел и пришел батрачить на Лютикова отца, но Лютик называла его так по сей день.
– Мальчонка, принеси то. Принеси это, Мальчонка, да пошустрей, лодырь, бегом, а то папе скажу.
– Как пожелаешь.
Он всегда так отвечал. «Как пожелаешь». Принеси то, Мальчонка. «Как пожелаешь». Вытри это, Мальчонка. «Как пожелаешь». Жил он в хижине у коровника и, если верить Лютиковой матери, держал свое жилище в чистоте. Даже книжки читал, когда были свечи.
– Оставлю парнишке акр по завещанию, – говаривал отец Лютика. (У них тогда мерили акрами.)
– Избалуешь парня, – неизменно отвечала мать.
– Столько лет трудился. За хорошую работу и наградить не жаль.
Затем, чтоб не ссориться дальше (ссоры тогда тоже были), оба напускались на дочь.
– Опять не помылась, – говорил отец.
– Да мылась я, – отвечала Лютик.
– А воды налить забыла, – не отступал отец. – Воняешь, как конь.
– Я на Коне скакала целый день, – оправдывалась Лютик.
– Надо мыться, – вступала мать. – Мальчики не любят, когда от девушки несет конюшней.
– Опять мальчики! – взрывалась Лютик. – «Мальчики» меня не волнуют. Конь меня любит, и мне хватает. Благодарю покорно.
Так она выступала очень громко и довольно часто.
Но хочешь не хочешь, а время идет.
Незадолго до шестнадцатого дня рождения Лютик заметила, что вот уже больше месяца деревенские девчонки с ней не разговаривают. Мало что изменилось, она с ними не очень-то и дружила, но прежде, когда она скакала по деревне или по проселку, ей хотя бы кивали. А теперь что-то не кивают. Только поспешно отворачиваются. Однажды утром возле кузни Лютик приперла к стенке Корнелию и спросила, что стряслось.
– Совести у тебя нет, – сказала Корнелия. – Как будто сама не понимаешь, что сделала.
– Что я сделала?
– Что сделала? Что ты сделала?.. Ты их украла.
И с этими словами Корнелия бросилась прочь. Но до Лютика дошло, кто такие «они».
Мальчики.
Деревенские мальчишки.
Бестолковые, туполобые, безмозглые, недоумочные, малахольные, придурковатые мальчишки с приветом, но без царя в голове.
Она что, виновата? Зачем они вообще сдались? Какой от них прок? Только и делают, что надоедают, докучают и бесят.
– Можно я твоего коня почищу, Лютик?
– Спасибо, его Мальчонка чистит.
– Можно с тобой покататься, Лютик?
– Спасибо, но я люблю кататься одна.
– Много о себе воображаешь, Лютик?
