Стены опоясывали величественный верхний город Трои, где протекала вся общественная жизнь: там находился гимнасий[2], рынок; амфитеатр, в котором принимали законы и разыгрывали пьесы; и суды, где законы претворяли в жизнь.
Наконец, мы добрались до ворот. Дрожащей рукой я велела Майре остаться, и она повиновалась.
Процессия свернула с мощеной улицы на грунтовую дорогу, ведущую к священной роще. Земля здесь была неровной, а я не могла опустить голову, чтобы посмотреть себе под ноги. И почему я тренировалась только на наших мощеных улицах? Запаниковав, я замедлила свой величественный шаг и ползла теперь не быстрее улитки.
Жрец за моей спиной спросил дрожащим голосом:
– С девушкой что-то не так?
Я заставила себя не обращать на него внимания. Один осторожный шаг, за ним другой.
Наконец, почувствовав себя увереннее, я пошла немного быстрее. Минуты текли. Может, мы прошли уже где-то треть пути? Или только четверть? И с чего мне вздумалось стать канефорой?
Под ремешок сандалии забился камушек и застрял там, с каждым шагом впиваясь в кожу. Ой!
Что мне было делать? Я остановилась. Корзина покачнулась. Ай!
Позади меня процессия сбилась с шага и замерла. Кто-то громко спросил: «Почему мы не двигаемся?»
Кто-то другой закричал: «Аполлон, прости нас!»
Жрец начал молиться.
Корзина выровнялась. Мне хотелось потрясти ногой, чтобы избавиться от камешка, но тогда бы я точно уронила свою ношу.
Неужели я разгневала кого-то из богов, и это было наказание?
Ай! Я снова двинулась вперед, каким-то чудом держась ровно и не хромая. Через несколько минут я почувствовала, что нога стала мокрой. Мама за спиной ахнула.
Вскоре кровь смазала камешек и вымыла его из сандалии, но боль не ушла. Хоть корзина и не упала, разгневают ли богов моя рана и этот камешек? Перестала ли я быть канефорой без изъяна?
Почувствовать землю под ногой. Перенести на нее вес. Здоровая нога. Другая нога. Я не дрогнула.
Мы продолжили путь к алтарю, где я сняла с головы корзину и опустила ее на землю, так ничего и не уронив, и с облегчением повела плечами.
Затем начались жертвоприношения и молитвы, а кровь на моей ступне запеклась и остановилась.
Все еще беспокоясь из-за того, что стала кровавой канефорой, я ждала начала игр в первом ряду трибун к югу от священной рощи. Аминта села рядом, не прикасаясь ко мне, но положив руку Мело на плечи. Жаль, здесь не было Майры, которая прижалась бы к моим ногам.
Кинфия, сидевшая по другую сторону, поздравила меня и тут же добавила:
– В прошлом году канефора Аполлона шла гораздо увереннее и не сбивалась. О твоей окровавленной ноге шептались сначала жрецы, затем матери, так мы и узнали. Матери могут задуматься, какая из тебя выйдет жена, раз ты так легко можешь пораниться. Да и сыновья теперь вряд ли избавятся от засевшего в их памяти образа твоих окровавленных пальцев.
Тише, Кинфия!
К нам спешил мой любимый брат Гектор. Он резко остановился прямо передо мной и глубоким, зычным голосом провозгласил:
– Сегодня на горе Олимп боги возносят хвалу моей сестре! Прекрасной канефоре, которая не дрогнула и не оступилась, несмотря на полученную рану.
Я улыбнулась ему, забыв о Кинфии. Гектор всегда был моим героем и защитником, но он не стал бы лгать. Если он верил, что я справилась хорошо, значит, так оно и было.
Он подпрыгнул на месте, вечно в движении, вечно полный теплой энергии. У брата были черные кудри и округлые брови, так похожие на мои – отец всегда хвалил эту нашу черту. Но у Гектора они были выразительнее – вся сладость медовой соты, а у меня лишь легкий ее привкус.
