И я смирилась. Может, я и не могу выбраться из леса, но зато слышу, как болтают торговцы и дворяне в каретах перед тем, как я обворовываю их до нитки. И я знаю, что люди ненавидят ведьм. В Пасмурной войне полегла большая их часть, а оставшиеся прячутся в лесах, пещерах, скрываясь во тьме от человеческих глаз.
Но даже если это невозможно – даже если кажется, что такое никогда не случится, я упрямо цепляюсь за крошечный осколок надежды, что когда-нибудь верну себе свою жизнь и опять стану себе хозяйкой. Я завидую убийце-келеону, сгораю от зависти к каждому, кто проезжает по Костяной дороге. Поглощенные собственными проблемами, они все же вольны делать что угодно, идти туда, куда хочется. Им бы замереть на мгновение и осознать, что перед ними целый мир, что они уже обладают самым драгоценным – властью над собственной судьбой.
У меня отняли ее в день смерти, и с тех самых пор я гоняюсь за ее призраком. Так что в этой пьесе я скорее трагическая фигура.
Я высовываю язык, от этих мыслей во рту появляется горечь. Как нелепо… Трагическая? Я? Безупречно модная и искрометно остроумная – такие эпитеты мне бы больше пришлись по душе. Ну и хотелось бы уже прекратить заниматься самобичеванием.
Крав всегда знает, о чем я думаю. Он обладает поразительной способностью читать лица – возможно, это особое умение Принца-Воина, а может, все из-за наличия дюжины братьев и сестер. Мы сидим бок о бок, разглядывая оленьи останки.
– Ноктюрна приберется с помощью магии, – заявляет он.
– Хвала Старому Богу, – вздыхаю я. – Представляешь, какие останутся пятна?
Воцаряется тишина, снаружи доносится стрекот сверчков.
– Ты ведь уже спрашивала ее? – осторожно интересуется Крав. – Про наши сердца?
Я бросаю на него колючий взгляд.
– Как ты об этом узнал? Подслушивал?
– Она всегда оставляет дверь открытой, – бурчит он. – И ты всегда заводишь разговор примерно в это время. Я не сплю и слушаю.
– Чтобы больше такого не было, – строго замечаю я. – С этого момента.
– Речь и о моем сердце тоже! – протестует он. – Я хочу знать, когда получу его обратно.
Я думала, что только мои надежды разбивались снова и снова. Специально приставала к Ноктюрне с вопросами наедине, чтобы не задеть чувства Крава и Пелигли. Но все старания оказались напрасны – он подслушивал.
– Ты должна спросить ее опять, – настаивает он. – Мне кажется, на этот раз она обязательно их вернет.
– Не вернет! – обрываю я. – Мы никогда не получим их назад, ясно? Ни сейчас, ни потом. – Пелигли вскрикивает от моего тона. Крав вздрагивает, его глаза вдруг наполняются слезами, и меня тут же охватывает чувство вины. – Крав, о нет. Прости меня, я…
Он вскакивает и бросается к двери. Я делаю несколько шагов за ним, но Крав быстрее любого из нас – если он не захочет, никто его не поймает. Мне не стоит и пытаться устраивать догонялки в лесу, рана от кинжала истощила меня сильнее обычного.
Пелигли тянет меня за руку, глаза ее полны страха.
– Это… Это же неправда, да? Мы ведь вернем их… однажды?
Пелигли была обращена добровольно, но даже ее юный разум устал за десятилетия бессмертного существования. Не важно, насколько ты юн и горишь рвением, рано или поздно любой Бессердечный устает. Устает от пожирания сырой плоти. Устает от неизменного пейзажа вокруг. Устает от ядовитого гласа внутреннего голода, звучащего у нас в голове. Устает от ощущения пустоты, несовершенства, неполноценности. Устает просыпаться с осознанием, что от превращения в монстра нас отделяют всего несколько пропущенных ужинов. Устает от того, что не помнит, как жил прежде и кого любил.
