Однако дело оказалось гораздо серьезнее, чем он думал.
Реалист Адриан Красовицкий, одетый в свою форменную шинель, в фуражке с желтым кантом и медным гербом, оказался почему-то, к великому изумлению Кашнева, не в стенах своего училища, а в городском банке, куда не принес никакого вклада и где ничего не надо было ему получать. Он подходил то к одному окошку, то к другому, но чаще всего останавливался около окошка кассира, выдававшего деньги по проверенным чекам, вид он имел при этом вполне беспечный и пробыл в банке недолго: он вышел вслед за пожилой дамой, получившей по чеку и спрятавшей в свой ридикюль довольно большую на вид пачку денег.
Банк помещался на втором этаже. На широкой чугунной лестнице, по которой медленно спускалась полная пожилая дама, ее нагнал Адриан Красовицкий, изо всей силы ударил ее сверху кулаком по голове и, когда она, охнув, упала на ступеньки, вырвал из ее руки ридикюль и выскочил с ним на улицу.
Быть может, ему удалось бы безнаказанно скрыться с ограбленным ридикюлем, но как раз в это время шел по улице и подходил к зданию банка новый в городе, откуда-то переведенный для пользы службы высокий и мощный на вид пристав третьей части, и как только пробежал мимо него великовозрастный реалист с дамским ридикюлем, выхватил свой свисток. По этому свистку стоявший на углу городовой кинулся на реалиста и задержал его, пока не подошел пристав и не сдавил так мощно руку реалиста, что ридикюль с деньгами упал на тротуар.
Грабеж был налицо: в полицейский протокол занесено было и показание потерпевшей дамы, едва приведенной в чувство и теперь лежавшей у себя дома в постели.
Когда, ознакомившись с делом Адриана Красовицкого, Кашнев поглядел своими «честными» глазами в глаза чиновника казенной палаты, тот опустил голову. Однако он тут же поднял ее и сказал как бы даже с оттенком гордости:
– И все-таки, по моему глубокому убеждению, это со стороны сына был не грабеж!
– Как же так не грабеж? – теперь удивился уже ему, этому седобородому слепцу, Кашнев, но тот ответил еще убежденнее:
– Не грабеж, а как нынче принято называть – экс-про-при-ация!
– Вы так думаете? В политических, стало быть, целях?.. В фонды партии?.. Какой же именно?
У Кашнева отлегло от сердца. Старый Красовицкий измучил его своим видом глубоко потрясенного человека, но вот он же сам и нашел объяснение тому, что сделал его сын. В это объяснение Кашнев поспешил поверить. А старик раздумывал вслух:
– В пользу какой партии, этого я не знаю, нет… Откуда же я мог бы и знать это? Разве он мне говорил когда-нибудь, что он уже связан с какою-то партией? Он очень способный, он начитанный, да… Он много читал! Математика, правда, ему не особенно давалась, а книг он перечитал бездну… бездну… Моя жена умерла пять лет тому… от рака… А я, конечно, на службе… Вот его, значит, и втянули.
Кашнев смотрел в морщинистое, осунувшееся, скуластое лицо, жалкое, недоумевающее, и в мозгу его уже составлялся план защитительной речи.
А сам говорил:
– Ваше волнение мне вполне понятно. Столько лет воспитывать единственного сына, довести его почти до студенчества и вдруг его лишиться таким страшным образом: уличный грабитель… бандит… это, конечно, ни на что не похоже… но если им руководили намерения идейные, то… это меняет картину… Но только во всех отношениях хорошо было бы мне повидаться с вашим сыном, притом так, конечно, чтобы и вы пошли вместе со мною: я для него незнакомый чужой человек, и мне одному он ничего не скажет.
