– Я только этого и хочу сам, сам! – даже обеими руками схватил его руку Красовицкий. – Я даже сам хотел вас просить об этом!.. Именно мы вдвоем, а не я один и не вы один! Непременно нам надо вдвоем!
Дня через два разрешение посетить задержанного за грабеж было им дано, и Кашнев увидел Адриана лицом к лицу.
Перед ним был рослый молодой арестант, глядевший на него намеренно прищуренными глазами. У него была белая, нисколько не загоревшая за лето кожа на щеках и лбу, пухлые губы с надменно-презрительной складкой.
Очень удивило Кашнева с первого же взгляда на него то, что он не казался подавленным тем, что с ним случилось, и это еще более укрепило в нем догадку старого Красовицкого, у которого теперь выступили на глаза слезы.
– Адриан, Адриан! Что ты сделал! Как мог ты это сделать, а? Ведь ты убил меня, убил!.. Убил!.. – бессвязно повторял отец.
– Ну вот еще пустяки какие: убил, – высокомерно отозвался на это сын.
– Я приглашен вашим родителем защищать вас на суде, – сказал ему Кашнев, но на это Адриан только протянул почти насмешливо:
– А-а!.. Защища-ать?.. Вот как!
Кашнев отнес и этот тон его к тому, что перед ним действительно молодой политический, считающий свой поступок хотя и не приведшим к удаче, но тем не менее героическим.
Поэтому он спросил его хотя и тихо, но внятно:
– Вы в какой партии состоите?
Действие этого вопроса было совершенно неожиданным для Кашнева: Адриан удивленно открыл глаза; они оказались у него серые, холодные и наглые.
– Пар-тии какой? Вот это та-ак!.. Это за-шит-ник!..
– Адриан! – выкрикнул отец. – Думай, что говоришь!
Тюремный надзиратель с окладистой бурой бородой и двое конвойных, бывшие тут же, оживленно переглянулись.
– Вам хочется знать, какой я партии? – обратился к Кашневу Адриан. – Я анархист-индивидуалист! Если, по-вашему, есть такая партия, то, значит, я к ней и принадлежу.
– Вы совершили грабеж в чью же пользу, хотел бы я знать?
– Странный вопрос! В свою собственную, конечно!
Говоря это, Адриан даже пожал плечами, не узкими для его лет.
– Значит, ты посягнул на чужую собственность, – повышенным тоном начал было отец, но сын перебил его хладнокровно:
– «Всякая собственность есть кража», – сказал Прудон.
– Что это, а? Что это? – уже к Кашневу обернулся старик.
– Не знаю, – пробормотал не менее его изумленный Кашнев.
А тюремный надзиратель, погладив бороду, предложил ему догадливо полушепотом:
– Может быть, желаете прекратить свидание?
– Д-да, мне, в сущности, больше не о чем говорить.
Но Адриан продолжал говорить теперь уже сам, притом поучающим тоном:
– Всякое богатство начинается с грабежа в том или ином виде. Ты напрасно горюешь, папа! Тюрьма для меня тот же технологический институт. Буду со временем отличным грабителем, хотя и без диплома инженера…
– Что ты говоришь! Опомнись! – закричал и замахал в его сторону Красовицкий.
Тут надзиратель, взглянув на Кашнева, дал знак конвойным, и они увели Адриана.
XIV
– Вот, вы слышали, – он привел изречение Прудона, – совершенно убитым голосом говорил Красовицкий Кашневу. – Это значит, что он читал всякие эти брошюрки. А партию свою выдавать, – ведь это у них не полагается делать, раз партия нелегальная.
Кашнев колебался, поддержать его или сказать, в чем он убедился. Поэтому проговорил неопределенно:
– Молодость!.. Она очень чутка ко всяким влияниям…
– А кроме того, – продолжал Красовицкий, когда они подходили к остановке трамвая, – он вполне естественно опасается, конечно, что за экспроприацию будут судить гораз-до строже, чем за обыкновенный грабеж… В этом вопросе двух мнений даже и быть не может.
