— Спасибо, — шепчу тихо.
— Твоя мама меня на шашлык порубит, — говорит он, явно улыбаясь. У него голос меняется в такие моменты. Становится теплый, уютный.
— Обещаю проследить, чтобы она замариновала тебя по лучшему рецепту, — хихикаю я, перекрещивая наши пальцы.
— У меня аллергия на острое.
— Я помню. Никакого красного перца.
Он смеется. Расслабленно, без желчи, что из-за меня ночует в участке, а не в своей теплой кроватке, в обнимку с Викой-Никой.
— Пипец, мы идиоты, да? — произношу, лбом прижавшись к решетке.
— Не обобщай.
— Ты мог отговорить меня от этой затеи.
— Тебя? Отговорить? Легче застрелиться.
— Придумал бы что-нибудь! Ясно же, что приворот — это фигня!
— Как и гадание старой цыганки.
— Все, не начинай! — Дергаю руку, но Барс не отпускает. Крепче сжимает пальцы и держит. — Пусти!
— Да погоди ты! Я тут такую линию на твоей ладони увидел…
Чувствую, как он пальцем водит по моей руке. Нежно, чуточку щекотно, но приятно. Вытягиваюсь в струну и любопытствую:
— И че там?
— Я, конечно, не хиромант…
— Говори уже!
— Тут написано, что твой сосед — твоя судьба. Только с ним ты будешь на седьмом небе от счастья.
— Да иди ты! — Все-таки возвращаю себе руку, отсаживаюсь подальше от решетки и, устало прикрыв глаза, шепчу: — Спать ложись, юморист. Ночь будет длинная.
…И ночь оказывается не просто длинной, а бесконечной. Бомж в камере напротив храпит все громче, периодически хрюкает, дрыгая ногами и разнося по всему изолятору свой ни с чем несравнимый аромат. Даже мои сокамерницы краснеют, пыхтят и фу-кают, морща носы. Я и сама с трудом сдерживаю тошноту. Желудок спазмом скручивает. А надолго задерживать дыхание не получается.
К утру приводят еще и пьяную старуху, громко требующую гармонь.
— Не д-дадите, ик?! Я тогд-да так спою! А вы подп-певайте, ик, девчата!
Решетка с грохотом закрывается, но я успеваю схватить дежурного за руку.
— Черпалки убрала, Премудрая!
— Тут дышать нечем. И я в туалет хочу!
— Слышь, начальник, — подает сонный голос Барс, и боковым зрением замечаю, как сквозь решетку просовываются его руки и вяло виснут на перекладине. — Будь мужиком. Она же девчонка совсем. Ты глянь, с кем она сидит.
Тот обводит камеру взглядом, вздыхает и отворяет решетку.
— Крути педали! Активнее! — подбадривает меня, выводя из камеры. — Налево!
Зажав нос и рот рукой, поворачиваюсь в указанном направлении. Проходя мимо камеры Барса, успеваю бросить на него признательный взгляд и ускоряюсь. Но влетев в туалет, хочу сдать назад. Грязные стены, унитаз, пол. И даже хлорка, режущая глаза, не перебивает вонь.
— Одна нога здесь, другая — там, — приказывает мне дежурный, оставаясь за навесной дверцей. Как будто тут может одолеть желание остаться здесь навечно.
— Угум, — единственное, что могу я промычать, прежде чем избавиться от содержимого желудка.
Вытерев губы тыльной стороной ладони, выскакиваю из туалета.
От обиды нос щиплет. Почему именно надо мной это проклятье одиночества повисло? У моей сестры до невозможности невыносимый характер, но у нее и муж, и дочка. А я — настоящая находка. Золотко, а не девушка! Бриллиант! Но мне приходится бороться за свое женское счастье.
Просто не верится, что каких-то два месяца назад я припеваючи прожигала жизнь, да еще и с не самым надежным парнем, который, услышав вердикт цыганки, посмеялся надо мной, а на вопрос: «Ты женишься на мне?», — не раздумывая ответил: «Нет! Что за бред?!» Ему показалось, что еще слишком рано для такого серьезного шага. Мы пробыли вместе дней десять, и ему их не хватило, чтобы узнать меня. Слабак! Лишнего времени на чувака, который сам не знает, чего хочет, у меня не было, и я, отпустив его в свободное плавание, открыла охоту. Так в моей жизни появился Цукерман и цель завоевать его во что бы то ни стало.
