— Ну как? — издевательски интересуется дежурный.
— Блеванула от восторга.
— Вот в следующий раз, когда появится навязчивое желание ковыряться в могилах и драпать от полиции, вспомни здешний «ол инклюзив». Топай!
Барс сидит на скамейке, когда я возвращаюсь.
— А можно мне к нему? Пожалуйста!
— Вас, придурков, нельзя вместе держать, — отвечает дежурный, отворяя для меня камеру с поющей старухой и ее тяжко вздыхающими слушательницами. — У разнополых животных, запертых в одной комнате, появляется страсть к продолжению рода. А вам размножаться противопоказано.
— Позвоните Цукерману!
— Мы уже позвонили твоей матери и его старшему брату.
— И?! — Во мне нарастает паника. Только не маме!
— Твоя мать сказала, так тебе и надо, негоднице. Еще и ремнем отшлепать обещала. А его брат ответил, что он единственный ребенок в семье. Все еще думаешь, вы будете нужны Цукерману?
— Я его невеста!
Старуха вмиг затихает. Да и бомж перестает храпеть. В изоляторе становится так тихо, что слышно, как гудит компьютер в дежурке.
Замок на решетке с лязгом щелкает под скользнувший по мне насмешливый взгляд пары равнодушных к арестантам глаз.
— Ну ты и отморозила, — нарушает тишину Барс.
— Ой! — Закатываю я глаза, устраивая задницу на скамейке. — Убери звук с голоса, Барс. Ты не знаешь, насколько мы с ним близки.
— Я знаю, как вы познакомились. Ты опрокинула на него поднос, подрабатывая официанткой на светском банкете. А потом неделю искала его номер. Еще неделю ты долбала его своими сообщениями и звонками. Меня посещает мысль, что он просто сдался. Ты же иначе не отвяжешься, — посмеивается он.
— Завидуй молча, что за ним девушки бегают, а тебе пыхтеть приходится, чтобы Вику-Нику в постель затащить!
— Хочешь сказать, тебе не интересны ухаживания, кино, цветы, рестораны?
Вот же гад! По больному бьет. Надо было со свиданий приходить растрепанной, в помятом платье, с размазанной по щекам помадой и хотя бы с розой. А еще лучше, чтобы из сумочки фольга из-под шапочек для малыша выпадала.
— А тебе не интересно, почему твой брат открестился от тебя? — парирую в ответ.
— Это лучше, чем сжимать булки в ожидании ремня от мамки.
— Помни, что ремня вместе отхватим. Я даже осмелюсь предположить, тебе больше достанется.
— Да-а-а, — мечтательно причмокивает он, — женщины любят мои упругие половинки.
Я цокаю языком. Барс неисправим. Ему и жениться не надо. Сам себя за двоих любить будет.
— Премудрая! — Стук дубинкой по решетке, и дежурный протягивает мне трубку стационарного телефона. — Тебя.
Сглатываю от волнения и под взглядами сокамерниц тихонько отвечаю:
— Алло.
— Василиса, — напряженно произносит Цукерман.
— Лекс! — выдыхаю как можно громче. Пусть Барс услышит. Пусть все услышат, что я не вру!
— Что это за ночные звонки из полиции? — тут же приземляет меня Цукерман. — Почему они мне докладывают о твоем задержании? Я так полагаю, с тобой твоего квартиранта взяли?
— Лекс, я…
— Слушай, Василиса, мы с тобой классно провели время. Но мы из разных миров, понимаешь? Не звони мне больше. Не создавай мне проблем. Забудь, окей?
В глазах поднимается уровень влаги, когда вслед за его грубыми словами слышатся протяжные гудки. Пик-пик-пик…
Я возвращаю трубку дежурному и, прикрыв глаза, затылком прижимаюсь к стене.
— И где визг радости? — подливает масло в огонь Барс. — Спрыгнул жених?
— Он мне предложение сделал, — произношу голосом на грани срыва.
