Белецкий безропотно подчинился, подвинув ширму таким образом, чтобы видеть происходящее через щель между ширмой и стеной.
– А вы вот сюда сядьте и не вставайте, – сестра Агафия указала Дмитрию Николаевичу на колченогий табурет у стола, а после удалилась в соседнюю комнату, отгороженную засиженной мухами выцветшей ситцевой занавеской.
Через минуту она вернулась, ведя за руку согбенную женщину в темном неряшливом платье и чёрном платке, из-под которого выбивались спутанные пряди мышиного цвета. Женщине этой было лет сорок или около того, но выражение её маленького напуганного лица было совсем детским.
– Вот, Прасковьюшка, смотри какой барин к тебе в гости пожаловал, – неожиданно мягко и ласково проворковала сестра Агафия, усаживая подопечную напротив Руднева, и предупреждающе зыркнула на Дмитрия Николаевича взглядом, идущим в абсолютный разрез с её медовым голосом.
Руднев выжидающе молчал и не двигался. Прасковья не меньше минуты сидела, уставившись в стол, а потом наконец приподняла голову и исподлобья посмотрела на Дмитрия Николаевича.
– Здрасьте вам… – тихо проговорила она тонким писклявым голоском.
– Здравствуй, – мягко ответил Руднев, всё ещё не решаясь шевельнуться.
– Меня Прасковьей зовут, а тебя как?
– А меня Дмитрий Николаевич. Я тебе гостинец принёс, – Руднев вынул из кармана шоколадную плитку в яркой обертке и одновременно с тем небольшой блокнот для зарисовок и карандаш.
Он осторожно пододвинул шоколад к женщине. Та сперва отпрянула, а после ухватила плитку обеими руками, сорвала с неё обертку и надкусила.
– Благодарствую, – сказала она уже более уверенным голосом. – А это что у тебя?
Она указала на блокнот.
– Это чтобы рисовать. Ты умеешь?
Прасковья отрицательно мотнула головой, продолжая уплетать шоколад.
– А ты? – спросила она.
Дмитрий Николаевич несколькими уверенными штрихами нарисовал кошку, играющую с клубком. Прасковья восторженно взвизгнула.
– Это ж у дяди Федота такая точно Машка! Она меня поцарапала давеча, – убогая протянула Рудневу руку с обкусанными ногтями. – Вишь как? – царапины на руке не было. – А ещё что-нибудь нарисуй!
– Что нарисовать?
– Ангела! Ангелы они добрые.
Руднев нарисовал крылатую фигуру с нимбом.
– Ух ты! А чего ты ещё рисовать умеешь?
Руднев нарисовал дракона.
– Енто я знаю! – захлопала в ладоши Прасковья. – Енто про Георгия! Он змея победил! Мне бабка рассказывала, – лицо у женщины вдруг сморщилось, а губы задрожали. – Бабка-то моя померла, знаешь? – всхлипнув, произнесла она.
– Знаю. Как же это произошло, Прасковьюшка? – Руднев на мгновенье встретился глазами с сестрой Агафией, и та кивнула неожиданно лояльно.
Женщина на несколько секунд замерла, а потом ухватила Руднева за руку и сбивчиво зашептала.
– К бабке-то моей смерть приходила. Веришь? Мне никто не верит! Я же знаю, я ж умом слабая! Да только я её точно видела! Она и меня прибрать хотела, да дядя Федот пришёл и прогнал её. Ты мне веришь?!
– Я тебе верю!
– Я её видела! Знаешь, какая она?..
– Не знаю. Расскажи.
– Да ты смеёшься! Как все они! Не веришь!
– Верю, говорю! Вот хочешь, ты расскажешь, а я нарисую её? И мы её всем покажем, и тогда тебе все поверят.
– Правда нарисуешь?
– Нарисую, только расскажи. Ну? Какая она была?
– Она… Она такая… Чёрная… И будто в рясе…
Руднев нарисовал фигуру в балахоне без лица.
– Смерть, она мужчина или женщина? – спросил он.
– Мужчина!
– Старик?
