– План – это, пожалуй, громко сказано… – невозмутимо ответил Прожогин. – Просто я знаю, что нужно делать.
– И что же?
– Сообщить ошибочное доказательство.
– То есть?
– Я доказал, что собрать частицы в заряд невозможно…
– Да уж… – вздохнул Сергей Сергеевич. – Доказали на нашу голову.
– А теперь им, противоположной стороне, – продолжил Прожогин, – требуется предоставить веское – я подчеркиваю: веское – доказательство обратного.
В кабинете повисло молчание. Сергей Сергеевич и Моветон уставились на Прожогина непонимающе, только каждый по-своему: первый – с заливающей глаза ненавистью, второй – с интересом.
– Доказательство того, что энергию собрать всё-таки можно? – уточнил Юлий Борисович.
– Именно.
– И кто же им это докажет? – не без язвительности спросил Моветон.
– Я. – Прожогин спокойно смотрел на начальников. – Вернее, уже доказал.
Сергей Сергеевич взглянул на часы. Ему казалось, что в сумасшедшем доме время должно течь иначе, чем в нормальном мире. Но часы шли правильно.
Юлий Борисович на часы смотреть не стал. Он был человек с дальним прицелом и дело своё знал крепко. Под его началом была толпа, свора, если угодно – стая учёных, а отнюдь не бригада, артель или, упаси Бог, команда. Мало того, что все они, и без того учёные-переучёные, хотели знать больше, так ещё и знать каждый своё, только ему одному интересное. Вот ведь напасть какая!
Но и сам Юлий Борисович тоже не лыком шит, поучёней многих будет. Он и лауреат, и трижды герой, и лежать ему с почётом, но, в отличие от остальных, всё что надо уже знал и понимал невыполнимость задачи познания. Ну не получится у человечества раскусить устройство мира, разгадать – почему он именно такой, – как не получится у дрессированной собаки или говорящего попугая, сколько бы они ни занимались самообразованием, постичь тонкости производства айфонов третьего поколения. А ещё его крайне заботило, что человечество не задумывается о возможном наличии у окружающего мира многих неизвестных ему свойств и не пытается их обнаружить, изучить и использовать. Несчастное электричество, пропитавшее ныне всю цивилизацию, открыто было всего-то пару веков назад по незначительным признакам вроде электрического ската, светлячков, молнии и шерсти, встающей дыбом, если её грамотно потереть. А что, если свойство мира не имеет видимых признаков в повседневной жизни? Как тогда?
– Так что же ты доказал, Игорь? – вкрадчиво спросил Моветон. – И то и это?
– Именно! И то и это.
– Объяснитесь наконец, Прожогин! – Сергей Сергеевич был раздражён.
– Пожалуйста! – Прожогин откинулся в кресле. – Год назад, когда я подключился к этой тематике, мне нужна была ясность: правильным ли делом мы занимаемся? Не тянем ли, как говорится, «пустышку»? Не идём ли по тупиковой ветви познания?
Он примолк, погружаясь в воспоминания. Моветон, напротив, оживился и ещё колючее уставился на Прожогина.
– Ну-ну… и? – поторопил Прожогина Сергей Сергеевич. Тот очнулся.
– Тогда я пришёл к выводу, что всё в порядке: цель достижима, теорема доказана, выкладки верны.
– Доказал и промолчал?.. – укорил его заметно оживившийся Юлий Борисович.
– А к чему было говорить-то? – удивился Прожогин. – Это считалось очевидным, и результат был лишь вопросом усилий. Промолчал, чтобы не будоражить никого своими сомнениями. Но…
– Что «но»? – насторожился Сергей Сергеевич. – Что-то произошло?
– Ничего особенного… – Прожогин как бы нехотя обвёл присутствующих взглядом. – Просто законы физики не вечны.
