Но предполагать можно всё что угодно – жизнь всё равно распорядится по-своему. Вдруг Николаша не в Европе? Или у него нет связи? Может быть, он прикован наручниками к стулу в контрразведке? Или спит под кайфом в объятьях мулатки?
Но всё срослось. «У папы 21!!» означало, что мы встретимся в Гамбурге, на улице Рипербан, в баре «Папаша Джо» через двадцать один час. Меня это полностью устраивало – я успевал.
– Что ж, свинчивай крышку, Фриц, глотну ещё на два пальца.
– С чего пьём? – Фриц застегнул наконец ширинку.
– Дела налаживаются.
8. Закрытый город
Недавнее прошлое
– Игорь Петрович, отточила! – Походка Аделаиды Николаевны, секретарши Прожогина, виртуозно сочетала надменность и семенящую воздушность. Такая смесь вырабатывается для того, чтоб и посетитель трепетал, и начальник чувствовал почтение к себе.
Колющей взгляд охапкой карандаши погрузились в хрустальный стакан. Прожогин поморщился – точить любил сам. Карандаши вызывали у него уважение. Они умирают в труде. Как свеча, сгорая беспокойным пламенем, согревает надежду, так и карандаш оставляет на бумаге часть себя, чтобы стать мыслью или рисунком.
Прожогин сидел, откинувшись в кресле, и, казалось, ничего не делал. Аделаида Николаевна чуть заметно пожала плечами. Разумеется, ей было поручено присматривать за начальником, писать отчёты. Забраться человеку в мозги, увы, нельзя, рассуждали компетентные товарищи, но мы хотя бы узнаем, что он делает. Но присматривать за Прожогиным было неинтересно, даже скучно. Он не шлялся по чужим жёнам, не хлестал водку с подчинёнными, не запирался в кабинете с неизвестными и случайными. И даже её, Аделаиду Николаевну, ни разу не ущипнул за попу. А это, по её мнению, уже ни в какие ворота не лезло.
Попа Аделаиды Николаевны была её гордостью. Умеренных размеров, чуть вздёрнутая, без намёка на дурацкие, торчащие из-под трусов «бабьи крылышки», она сводила с ума всех без исключения сотрудников административно-хозяйственной части, но оставалась незамеченной непосредственным, имеющим негласное на неё право начальником. Оттого и донесения куратору на него выходили пустыми, а значит, вызывающими сомнения, причём не в Прожогине, а в ней самой. Почитают такие донесения компетентные товарищи и подумают: эге, что-то хило работает Аделаида Николаевна, без огонька, без задора, поставим-ка мы на ней крест. И останется Аделаида Николаевна на заштатных ролях – стучать на какого-нибудь бесперспективного начальничка предпенсионного возраста. А думаете, стукачу не важно, на кого стучать? Как бы не так! Карьера стукача – это карьера его подопечного. Хорошо бы стучать на человека яркого, известного и незаменимого. Пробраться к нему в постель, в семью, в душу… Вот тогда будет что писать в донесениях и отчётах в подробностях и нюансах. Почитают наверху с интересом и скажут: ценный сотрудник, горит на работе, пылает. Жертвует самым дорогим – целомудрием и порядочностью. Надо отметить в приказе. Прожогин же совершенно не понимает важности задачи. Даже не ущипнул ни разу, козёл.
Прожогин не был в восторге от задачи – имитировать бурную деятельность по созданию самого разрушительного оружия в истории человечества. Не то чтобы ему претила идея обмана – не таким уж он был правдолюбцем, – просто к человечеству Прожогин относился с подозрением. Недолюбливал его, мягко говоря. Не испытывал к нему уважения. Больше того – не был уверен, что человечество готово к тем знаниям об устройстве мира, на пороге которых он, Прожогин, сейчас стоял.
