Они втыкаются в мою кожу, мою плоть, мои кости, мое сердце, разрезают меня на клочки, так что я не могу дышать, не могу стоять, не могу думать.
Я истошно кричу, начинаю падать, и вытягиваю вперед руки в попытке удержаться на ногах. Из этого ничего не выходит, и я, шатаясь и спотыкаясь, делаю еще несколько шагов, после чего валюсь на колени.
За мной Луис вопит:
– Вставай, Клементина! – и, схватив мою руку выше локтя, тянет меня кверху.
Духи надвигаются на меня со всех сторон – как обычные, так и странно мерцающие, – и я ничего не могу с этим сделать.
Луис становится передо мной, пытаясь по мере сил защитить меня от того, от чего защитить невозможно. Он даже поднимает кулаки, будто готовясь к драке, хотя я понятия не имею, как он, по его мнению, может защитить меня от полчищ призраков, которых он даже не видит.
Я пытаюсь встать, но тут сзади в мое плечо врезается чья-то призрачная грудь, и в мою кожу словно вонзается тысяча иголок. Другой призрак хватает меня за предплечье, словно полосуя его сотнями, холодных как лед, бритв.
Я, спотыкаясь, бросаюсь прочь в отчаянной попытке избавиться от всей этой боли… но лишь для того, чтобы столкнуться с еще одним мерцающим.
И не взрослым, а с мальчиком лет трех или четырех в пижаме с изображениями драконов, держащим в руке большое зеркало.
– Обними меня! – плачет он, и его маленькие пальчики вцепляются в мое бедро. Боль так остра, что мне кажется, она прожигает мои кожу и плоть до самых костей.
Я инстинктивно отшатываюсь, но по его маленькому личику текут слезы. Ему никак не больше трех или четырех лет, и, какую боль он бы мне ни причинял, я не могу оставить его в таком состоянии.
Поэтому я опускаюсь на корточки, так что наши лица оказываются на одном уровне, не обращая внимания на удивленное восклицание Луиса:
– Клементина, что ты делаешь?
Я знаю, что малыш не может слышать меня, не может чувствовать меня, но все равно вытягиваю палец, чтобы вытереть его слезы. И эта жуткая жгучая боль распространяется и на мои пальцы, и на мою ладонь.
В ответ он обнимает меня и начинает рыдать еще надрывнее, уткнувшись личиком в мою шею. Я не чувствую его веса в своих объятиях, но от соприкосновения с ним меня все равно затапливает боль, втекает в меня со всех сторон. Но я все равно не отпускаю его – как я могу его отпустить, если его больше некому обнять?
– Что случилось? Что с тобой? – инстинктивно спрашиваю я, хотя и знаю, что он мне не ответит.
Но он качает головой, так что по моему телу расходятся новые волны боли, и скулит:
– Я не люблю змей.
– Я тоже, – отвечаю я и содрогаюсь. Но тут до меня доходит, что он не просто разговаривает со мной, а отвечает мне.
А значит, он может слышать меня, хотя прежде ни один из духов не мог этого сделать.
У меня есть только одна секунда, чтобы удивиться тому, как такое возможно, прежде чем он спрашивает:
– А почему ты их не любишь? – Его заплаканные глаза широко раскрыты, а маленькие ладошки обжигают мои щеки.
– Когда мне было примерно столько же лет, сколько тебе, меня укусила змея, и с тех пор я никогда к ним не подходила.
Он кивает, как будто, по его мнению, это логично, и шепчет:
– Тогда тебе надо бежать.
