– В конце концов, это должно было произойти. Ведь это происходит почти всегда, – говорю я. – Но нам пора на урок.
– Это преувеличение, не так… – начинает Каспиан, но тут же замолкает, потому что в эту минуту даже он не может вынести здешнюю ложь. Или потому, что он не может сказать правду?
В Школе Колдер мы всегда поступаем так – потому что у нас нет выбора. Нам надо прятать все свои мягкость, нежность, надежды и уязвимости глубоко-глубоко в себя, туда, где никто не сможет их увидеть. Даже мы сами.
Обычно это даже работает… пока всему этому не настает предел.
Глава 12
Поцелуй мою Фанни
Я все еще пытаюсь справиться с горем, когда, войдя в класс… обнаруживаю Джуда, сидящего за моим обычным столом.
И сразу же мое горе превращается в ярость. Потому что пусть он идет в жопу. Пусть все они идут в жопу.
Я расправляю плечи и направляюсь к нему. Это он перестал разговаривать со мной, и, оправившись от этой травмы, я дала себе слово, что, если он когда-нибудь захочет заговорить со мной снова, то молчание придется прервать ему самому.
Все это время я держала это слово, и теперь ни за что его не нарушу… тем более из-за стола в классе.
Я сажусь за стол, соседний с ним, и сижу, не поднимая головы, но все это время чувствую на себе его взгляд. Ну и что с того? Пусть смотрит, сколько хочет.
Той части меня, которая охвачена гневом, хочется ответить ему таким же сверлящим взглядом, но моя горе от гибели Серины слишком свежо, чтобы играть с Джудом в игры на предмет того, кто из нас круче, даже если он этого и заслуживает.
Я также замечаю, что с другой стороны класса на нас смотрит Жан-Люк. На его лице играет та же самая гаденькая улыбка, как тогда, когда в девятом классе я застукала его за поджариванием муравьев с помощью увеличительного стекла. У меня екает сердце, потому что я имела с ним дело достаточно долго, чтобы знать, что от него не приходится ждать ничего хорошего, если он полагает, что ты одна из тех самых муравьев. Жаль, что у меня не осталось достаточно сил, чтобы избавить его от этой иллюзии.
Что бы он ни задумал, похоже, Джуд заметил это тоже. Он все время настороженно переводит взгляд то на Жан-Люка, то на меня.
Миз Агилар перепархивает в переднюю часть класса, ее золотистые волосы колышутся, кожа мерцает от пыльцы фей.
– Я поняла, что не могу существовать без поэзии.
Она прижимает руки к груди, кружится, затем останавливается перед моим новым столом и продолжает:
– «Сегодня вечером я представлю себе, что ты Венера и буду молиться, молится, молиться твоей звезде, как язычник»[7].
Она кружится снова… но только для того, чтобы ей швырнули в лицо горсть жевательных конфет с корицей «Хот тамалес».
Они со стуком ударяют ее, и Жаны-Болваны хихикают.
– Эй, училка! – начинает Жан-Люк, но прежде, чем он успевает сказать что-то еще, за соседний стол рядом со мной садится Иззи и, играя с кончиками своих длинных рыжих волос, подается ко мне и говорит – достаточно громко, чтобы ее услышал весь класс: – Так какое в этом заведении наказание за отрезание пальцев других учеников?
Произнося это, она скользит глазами по Жанам-Болванам.
– Наверняка за это полагается что-то вроде определенного числа часов общественных работ, – отвечаю я, чувствуя, как во мне все больше нарастает гнев из-за гибели Серины – гнев из-за всего этого вообще.
– Я так и думала. – Она оскаливает клыки в том, что у нее, надо полагать, называется улыбкой.
