Читать онлайн Игорь Саврасов - Приют Гулливеров

Посвящается дочери Иришеньке

– Итак, господин Машиах… Вы утверждаете, что приехали сюда, чтобы навестить свою больную двоюродную бабушку, находящуюся в нашей лечебнице… Хм… И что вы десять дней назад получили письмо. Да, да… Не вы… Вы были в отъезде… Путешествуете… Славно… Это славно… А письмо доставлено в Цюрихский университет, на кафедру психологии, где вы работали… Ранее… Хм… И ваш товарищ и коллега нашёл вас в Трансильвании и позвонил вам в отель… Сообщил о письме… Хм… Любопытно… – довольно глумливый, недоверчивый, даже отчасти полицейский тон главврача имел вполне определённое, весьма разительное несоответствие со всем его обликом, располагавшим к себе гостя… И в первую очередь с глазами. Карие, с каким-то желтоватым оттенком, выпуклые глаза доктора были очень выразительны, умны и с хитринкой. Он явно не был сильно удивлён приезду «внука» и плохо это скрывал.

– Именно так, герр фон Доппельт… Именно… – взгляд гостя был таков, что и он не сильно тяготился этим «допросом», а скорее принимал, и с удовольствием принимал некую игру, смысл и правила которой ещё не были ясны обоим. – И я поспешил сюда, к вам, в ваши очаровательные горы, в сказочные Альпы… Ммм… К бабушке… Двоюродной… Однако… И… Ммм.

– Да, да – рассеянно проговорил главврач, – Сказки, сказочные… – и он, что-то ещё невнятно пробурчав, только одними своим очень маленькими, полными губами, спрятанными в аккуратной бородке, громко констатировал – Но это всё явное недоразумение… Хм… Вы утверждаете, что бабушка – «хитринки» в глазах сверкнули – Легочница… Тяжелая форма туберкулёза…

– Нне совсем… Ммм… Скорее рак лёгких… А может и…

– Даа… ветра у нас бывают шальные… А бывает зима и «неслышной»… Ворожит что-то… «Себе на уме» … Хм… – бородка вместе с усами, напоминающая формой гимнастическую гирю, чёрную, потёртую сединой времени, издала ещё ряд звуков. В этой «гире» рот служил своего рода проушиной для кисти руки, и когда губы прикрывывали ряд сомкнутых зубов, звук бывал глухим, невнятным, совершенно неопределённым и… отчуждённым от гортани… – тем не менее, это не меняет сути… вопроса: почему вы здесь? – «зубы-пальцы» поиграли «гирей» – Наш санаторий вообще иного профиля… Совсем иного… Он – взгляд «жёлтых колючек» – клиника, приют для душевнобольных! И только них!

– Дааа? Дур… – «ка» чуть не сорвалось у психолога – Извините…

– Вам, доктору психоанализа, следует быть осмотрительнее в выражениях… Хоть коллеги и могут допускать иные вольности, но… – кисти рук Стефана Иеронима фон Доппельта напряглись и покраснели. Они были похожи на руки землепашца – короткие, сильные пальцы с обкусанными, но в меру, ногтями.

«Да, мы, врачи, порой пренебрежительны… Невеликодушны… Нетактичны в словах: «психушка», «сумасшедший дом», «жёлтый дом», «богадельня», «дурка»… Нехорошо… «Дом скорби», «Приют» – подумал смущенный гость.

– О, нет! «Дом скорби» совершенно не отражает лечебного… и… э… душевно-устроительного профиля нашего…ммм… санатория… для людей с расстроенной психикой… Хм… в сравнении! В сравнении с той, что у людей внизу, в долинах… Да! – главврач вновь с интересом уткнулся в документы господина Машиаха. Он уже раз пять их просмотрел. Было странное ощущение, что он ищет нечто, записанное между строк… симпатическими чернилами. Особенно он «протёр до дыр» глазами профессорский диплом гостя… Мысли его о «скорби» он тоже, казалось, прочёл там же… – герр Стефан Иероним вскинул на собеседника тяжелый, скорбный взгляд… – Да, я считаю, что «домом скорби», истинной юдолью земной печали справедливо полагать всю нашу Землю, весь этот окружающий нас мир… «Вечной скорби»…

– «Вечно скорбная, вечно одинокая человеческая жизнь» – процитировал профессор на латыни.

– О! Да-да – обрадовался чему-то, видимо, согласию их мыслей хозяин «приюта». И добавил, тоже на латыни – «S’apienti sat»! «Умному достаточно!» Тит Плавт… Ни в практическом, пусть и сильном уме, ни «в глубоком знаньи жизни нет… Я проклял знаний ложный свет!»

– Фауст?

– О, да! Люблю… Впрочем, мир этот… ммм, якобы реальный, люди видят всяк по-своему… Если содрать кожу обывательщины, нашего главного врага…

– Да? А я что-то, за время путешествий, пришел к мысли… Э… Допустил тезис, что «простая» жизнь и чище и полезней… И счастливей… Как простая пища…

– Хм… Да… Морковка! Думаю о ней! Ха! Скоро подадут ужин. Да, интэрррэсненько –доктор фон Доппельт жёлтыми кошачьими глазами «просвечивал» профессора, герра Моисея Бернардовича Машиаха.

Они сидели в кабинете главврача. Сумерки накрывали и весь старинный замок, в котором располагался санаторий и весь темноватый, строгий и дорогой интерьер кабинета. Ни света, ни свечей хозяин не зажигал.

«Что, ждёт призраков? И почему еда подается не в столовую, а в кабинет… Очччень мило…» – подумал Машиах.

– Очень просто… Я люблю завтракать и ужинать в кабинете… И люблю не спешить зажигать огонь… Впрочем… В утренние и вечерние сумерки я зажигаю свечи… Да и электричество мы экономим… А вот скажите-ка мне – хитринки бесятами бегали в зрачках – Почему вы, блестяще защитив степень доктора психоанализа, отказались ехать на стажировку в Штаты? Вы могли бы там за пару лет получить степень магистра искусств и доктора философии… Это модно и престижно у тамошних психологов… Во всяком случае после этого вы непременно стали бы членом Американской психологической ассоциации… И даже международной… Америкосы… они ведь как спруты…

«Сам ты… Однако?! Этого нет в моих документах! Может по публикациям… Как говаривал мой дед: «Злой загадкой кота не серди!»… Но… Этот Доппельт вполне милый человек… Ну, «темнила», игрок чуть… Все мы… Пока изображу недоумение…».

– Я, герр Стефан Доппельт, не люблю правил… Хоженых, истоптанных путей… Мне скучно… Я ищу Вкуса и Свежести… И неразгаданного! Вам ли объяснять, что мозг любит неправильное! Странное, загадочное. Я – кот, который гуляет сам по себе… Но не по раскалённой крыше… Ха… Нет… Может это дает знать о себе моя смешанная кровь… Может – серые, холодные, глубоко посаженные глаза Моисея Бернардовича приоткрылись больше обычного – А может это та фрустрация… Та настигшая меня два года назад неспособность к снятию напряжения… Конфликт внутренний скорее… Вот и ношусь, как чопорная девица, со своими собственными неврозами… По этому неправильному, но любопытному миру… Что-то я…

«Фу! Совсем уж неприличная откровенность для первого знакомства… Ах!.. А может просто… Как беседа в ночном экспрессе… Ещё и с врачом-психотерапевтом… коллегой».

Нет, дружочек профессор! Непросто… Что-то есть за всем этим… За странностями этими… Что-то ловишь ты… Что-то или кто-то ловит тебя… И не твоё двухлетнее бродяжничество… Не желание просто выговориться… И не потребность в «другом» … Этто что-то при-го-то-вленное для тебя… Особое «блюдо»! От «шеф-повара наверху»… И этого главврача… Который смотрел на тебя сейчас так изучающе, с таким интересом… Так энтомолог рассматривает редкую бабочку, что ему повезло поймать! Эти твои глаза?

Эти глаза были особенными. Они были настолько далеко разведены относительно друг друга, смещены, удалены от носа, словно они брезговали этим большим приплюснутым носом. Такая «самостоятельность» каждого глаза должна была бы обеспечить владельцу этакий «двойной взгляд» на любую вещь, предмет, суждение. Две точки зрения. А, может, и наоборот: создать наилучший стереоэффект однозначности. А может и ещё нечто… Нечто такое! Ну, например, оставить место на переносице, хм…, над переносицей…, хм… просто на лбу для «третьего глаза»… Мало ли… Раз уж человек неправильное любит… Мозг его любит… Почему бы не удружить своему родному мозгу. Однако, ради справедливости и в защиту «правильности» других черт лица человека, следует отметить, что эта особенность лица Моисея Машиаха не была привлекательной для людей. Наоборот! С детства он слышал: «Инопланетянин», «Фантомас», иной…, иноходец… Так черта лица порождает и комплексы, и манеры и… «чертей» в душе… И Судьбу… Да, да! И, например, мужчина выбирает профессию гинеколога, или патологоанатома, или психоаналитика… А, главное, чертята и черты дарят Дар, своё, особенное видение этой реальности! И особую прозорливость! Хоть во влагалище, хоть в иную полость тела, хоть в любую полость души и духа… Замечательно!

– Замечательно! Не смущайтесь, право! – доктор Стефан Иероним как-то двусмысленно потерся задницей о кресло и выпалил вновь на латыни. Видно, уважал этот «мёртвый язык» титанов – «противоположность правильного высказывания – ложное высказывание. Но противоположность глубокой истины может быть другая глубокая истина».

В это время ландеха (этакая толстая баба в веснушках, с ярко голубыми глазами и в накрахмаленном переднике и кокошнике), которую хозяин называл Федерикой, вежливо и с книксеном (довольно смешным для такой роскошной задницы) поставила на стол вино и закуски.

– «К тому, кто не проводит реформы своего сознания, постучит и Реформация, и Инквизиция» – весьма своевременно и остроумно заключил тостом мысль герр Машиах, а поскольку он процитировал тоже на латинском, то тем самым была дополнительно декларирована и даже обозначена…, и даже установлена особая приятность в общении двух образованных докторов. – Прозит!

– Прозит! За знакомство!

Обедали сначала преимущественно молча, давая себе удобную возможность неспешно и вежливо, «по касательной» рассмотреть друг друга. Кроме того, у гостя был удобный случай рассмотреть кабинет главврача. А кабинеты, и вообще дома и квартиры, мы знаем, о многом в характере хозяев могут рассказать… Поведать, хоть шепнуть, хоть намекнуть… О, да! Хотя бы вот эта «странность»: на двух противоположных стенах висели огромные, в два человеческих роста по высоте, зеркала! В дорогих старинных рамах. И не «висели», а опирались на полу на подставки виде когтистых лап некого зверя. Разумеется, может эти зеркала остались от прежних хозяев замка. Может… Может высокие потолки этого замка хорошо компоновались, гармонировали с огромными зеркалами… Может… Может традицию эту не хотелось и не следовало нарушать… Может… А только чувствовать человеку такое зеркальное отображение бесконечного, себя в этом отражении, ежедневно, ежечасно… Не каждому дано! Это заставляет «тянуться ростом», «держать головку и спину прямее… Достойнее!» Тонкая вещь! Вдоль третьей стены, во всю её длину и высоту располагался книжный шкаф. Массив красного дерева (а может дуба?) цвета махагон хранил в себе, казалось, вехи времени, многовековой человеческой, дерзостной мысли, силы духа… Но, несомненно, эти тысячи томов хранили и изъязвлённые отчаянием в попытках достичь истины раны смятенного ума, напоминали эхо, склеп сих сокрушенных попыток… Да, друзья, такие шкафы и такие зеркала заставляют тебя просить о снисхождении… А, случается, и они молят о снисхождении у иного гордеца, возомнившего себя титаном, полубогом с палицей и факелом в руках. Но чаще всё проще: «…может в этой книге найду ответ…», «может эта книжка развлечёт меня», «…может это займёт моё предсонное время…». Люди занимательнее книг? Жизнь, дело твоё, твой опыт и твой поиск занимательнее книг? Да разные – и книги, и люди! Вот этот старинный фолиант ценнее десяти… О, стоп! Не суди! Хозяева замка (и это ценность безотносительная) бережно собирали эту Библиотеку почти семьсот лет, хранили эти долгие-долгие годы… И даже читали! А как ждёт книга внимание человека! «Подойди ко мне! Возьми меня в руки! Прочти меня!» – просили книги. Но… Но зачастую, поняв, что таковых желающих почти и нет, гордо засыпали в своей высокой задумчивости. Переплёты (дорогие, коричневые, чёрные, гранатовые, пурпурные, сафьяновые, все более кожаные) прятались в себя, почти не отражая скудного света.