Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - страница 20

А теперь об Огливи. Никогда не забуду ту ночь, когда мы с ним выяснили, что у нас одна болезнь. Это была наша первая неделя в лагере, время, когда все растеряны и не уверены в себе. Мы старались как можно дольше не спать, чтобы не выдать себя во сне. Я спрятал снотворное в носок и засунул его под подушку. Огливи занимал соседнюю койку, и я заметил, что он сделал то же самое. Мы лежали в темноте, глядя друг на друга, словно повстанцы, загнанные в угол. В конце концов, оба сдались, но в 4.47 с криком проснулись и уставились друг на друга. Волосы у Огливи встали дыбом, белесые глаза прямо выскакивали из орбит – в общем, живое олицетворение ужаса. Но наши крики быстро сменились смехом.

– Тебе что приснилось? – шепотом спросил он.

– Мне приснилась серебряная ракета, вся в огне, – тихо ответил я сквозь смех.

Огливи сразу перестал смеяться.

– Мне тоже.

Мне нравится прагматизм, с каким он относится к нашим снам. Огливи отказывается толковать их вместе со мной. Как, например, прошлым летом, когда мы предсказали потоп в зоопарке Сент-Луиса, произошедший в 1949 году.

– Какая разница, что это означает, братишка, – вздохнул он. – Я не собираюсь бегать со львами наперегонки.

– А почему мы не получаем какие-нибудь хорошие знамения? – интересуюсь я. – Голубь с оливковой ветвью, Прокламация об освобождении, бывшие паралитики, завоевывающие олимпийское золото? Почему?

Огли пожимает плечами:

– Нет худа без добра, Элайджа. По крайней мере, нам не снится будущее.

У нас с Огливи поразительно схожие истории болезни. Многие годы ошибочно считалось, будто мы страдаем от ночных кошмаров. Ведь так трудно объяснить взрослым, что с тобой происходит.

Мама, мне приснилось, будто с неба упал огонь. И прямо на этих длинношеих чудовищ. В мире стало темно, и повсюду были воронки. А потом чудовища исчезли и остались лишь сутулые волосатые существа, которые воровали яйца. Мы должны их спасти!

Мама, мне приснилось, что из земли течет кипящая лава, совсем как кровь из раны. А люди у подножия горы собирают помидоры и поют итальянские песни. Мы должны их предупредить!

Мама, мне приснилось, что большой дирижабль с немцами вот-вот вспыхнет. Мы должны…

– Это лишь сон, сынок, – обрывала меня мама, выключая свет. – Просто плохой сон. Нам не надо ничего делать. Спи.

Потом я пошел в школу и стал сопоставлять факты. Помню, с каким изумлением читал «Нашу историю». Ее содержание напоминало перечень моих снов. Везувий, бубонная чума, тропический шторм «Вита» – похоже, я оказался пророком. Энни называет мои сны запоздавшим предостережением. Порой я думаю, что мы с Огли как испорченные антенны, которые ловят сигналы бедствия с давно погибших планет.

Было бы лучше, если бы наши сны поменьше напоминали мрачные пророчества с привкусом крови. Или я забывал бы их сразу после пробуждения. Меня больше всего достает этот мимолетный переход от сна к бодрствованию, когда кажется, будто время на мгновение застыло и стоит в изголовье кровати. Я просыпаюсь с уверенностью, что мог что-нибудь сделать, чтобы предотвратить катастрофу. Укрепить строительные леса, закрыть люк, не пить воду, посадить на карантин заболевшего, не выводить корабль из порта, поехать на метро в негорючей одежде, не ходить в Имперский Город, держаться подальше от ледников! Это секундный интервал между отголосками сна и ожившим сознанием, уверяющим меня с настойчивостью будильника: