Многие находили отца красивым, и женщины часто задерживали на нем взгляд, а я лишь непонимающе фыркала и пыталась указать на вполне очевидный для меня недостаток. Но другие – люди, темные и светлые существа, почему-то начинали улыбаться и флиртовать с ним, пытаясь послать стрелы амура прямо в его сердце. Для меня было очевидным, что роман с ним невозможен. Он любил мать, и даже столько лет спустя печать любви к мертвой читалась в каждом его жесте, отражаясь светлой печалью в глазах. Он любил ее так сильно, что в его сердце для меня был лишь крошечный уголок.
Глаза у него как у всех темных дэвов – черное глазное яблоко, и лишенная зрачка радужка. У него – небесно-голубого оттенка, завораживающе яркая. Когда его взгляд прояснился, он посмотрел на меня и задумчиво покрутил пальцем у виска, чуть пониже темной вены, проступающей из-под кожи. У отца вены видны по всему телу: и на лице, и на руках, и на ногах. Темные-фиолетовые, они рисуют причудливые узоры на его теле. Его женщинам нравится. Они водят пальцами по его коже, и сознанием перемещаются в другую вселенную, куда ведет кровеносный путь его тела.
– Утро, ангелоподобное, – сказал он, отводя льняную прядь волос с лица.
– Утро, – я кивнула в ответ.
Ангелоподобное из его уст всегда звучит жестоко, но я уже привыкла. Я знаю, кто я. Это обидное слово, и ничего хорошего оно не означает, но это я в его глазах, в глазах Пятимирья, такая, какая я есть. Самоотречение не является тем, что ценят в этом мире. Жертвенность тоже, как и стремление к справедливости.
– Злой ты, – сказала я, вставая на ноги и подходя к плите, снимая сковородку с огня. – Замуж от тебя уйду.
– Начинается, замуж, замуж, – зевнул отец, садясь за стол. – Дай поесть. Нашлась тут с утра пораньше гнать коз из сада в огород.
Порой смысл его слов оставался для меня непознанным, и даже если в последнем предложении содержалась какая-то кодированная информация, я ее не поняла, а потому послала ему ласковую улыбку и вернулась к приготовлению завтрака. Нет-нет, да я оборачивалась на шкатулку, оставленную на столе. Резной узор манил к себе, притягивал. Подарок внутри, или подарок – загадка? Как бы то ни было, подарок был отменный.
Он зевнул еще раз, и я зевнула вслед за ним, прикрывая рот кулаком. Я поставила две тарелки на стол, усаживаясь напротив него, подумав, что сейчас мы вполне похожи на обыкновенную семью. Такую, которой много в каждом из миров Пятимирья.
Телевизор негромко работал, передавая новости. Повернув голову, я ела яичницу, разглядывая в экране красивую ведущую. В Пятимирье нынче было спокойно, и все новости строились вокруг завершения дипломатического визита Миледи в Первый мир.
– Тощая такая, – сказала я, делая глоток чая, сладкого, с молоком.
– Всегда такой была, – фыркнул отец.
Я перевела взгляд на экран на женщину в черном платье с пышной юбкой, из-под которого торчали невозможно тонкие ноги. Каждая косточка на ее теле проступала так явно, что она походила на скелет, обтянутый кожей. Черные яблоки глаз с пляшущим синим огнем посмотрели прямо в камеру, иссиня-черная прядь волос упала на лицо, но она отвела ее в сторону изящным жестом и улыбнулась, обнажая треугольные зубы. Черные крылья качнулись за спиной, перья блеснули серебряным отливом. Я разглядывала ее и пыталась понять, как у нее получается оставаться в живых, и, судя по всему, никогда не есть.
