– Вместо того, чтобы смеяться над Призраком, – возмущенно воскликнула она, – вам лучше поступить так, как мсье Полиньи, который наконец признал…
– Признал что? – спросил Моншармин, которому еще никогда не было так весело.
– Признал существование Призрака!.. Я все время пытаюсь вам объяснить… Послушайте!.. – Мадам Жири внезапно успокоилась, видимо, решив, что настал ее звездный час. – Я помню это как вчера. В тот раз играли «Жидовку»[22]. Мсье Полиньи захотел сам присутствовать на представлении в ложе Призрака. Мадемуазель Краусс добилась безумного успеха. Она только что спела, вы знаете, это место во втором акте… – мадам Жири торжественно запела: – «Рядом с тем, кого люблю, я хочу жить и умереть, и сама смерть не может разлучить нас…»
– Хорошо! Хорошо! Я знаю… – с кислой улыбкой заметил Моншармин.
Но мадам Жири продолжала петь, покачивая перьями старой шляпки:
– «Уходим! Уходим! И здесь, внизу, и на небесах нас обоих теперь ждет одна и та же участь…»
– Да! Да! Мы знаем это место! – повторил Ришар, теряя терпение. – Что дальше? Ну?
– И тогда именно в этот момент Леопольд воскликнул: «Бежим!» Но Елеазар остановил их: «Куда бежите вы?» Так вот, как раз в этот момент мсье Полиньи, за которым я тихонько наблюдала из соседней ложи, потому что она оставалась пустой… Мсье Полиньи встал и пошел из ложи, прямой и негнущийся, как статуя. Я только успела спросить его, подобно Елеазару: «Куда бежите вы?» Но он мне не ответил и был бледнее мертвеца! Я наблюдала, как он спускался по лестнице, но ногу не сломал… И все же он шел как во сне – в дурном сне! И словно не мог найти дорогу… а ведь ему платили за то, что он хорошо знал театр!
Мадам Жири выпалила свою речь на одном дыхании и сделала паузу, чтобы оценить, какой эффект произвели ее слова. Моншармин сдержанно кивнул.
– Ваш рассказ не объясняет мне, при каких обстоятельствах и зачем Призрак Оперы просил скамейку для ног? – настойчиво проговорил он, пристально глядя прямо в глаза мадам Жири.
– Ну, это было после того вечера… Потому что с того вечера его оставили в покое и больше не пытались занимать его ложу. Мсье Дебьен и мсье Полиньи приказом закрепили ложу за Призраком на все представления. И когда он приходил, он просил меня приносить скамейку…
– Что же это? Призрак, просящий скамейку для ног? Может, ваш Призрак – женщина? – спросил Моншармин.
– Нет, Призрак – мужчина.
– Откуда вы знаете?
– У него мужской голос! Приятный мужской голос! Вот как это происходит: когда он приходит в Оперу – а приходит он обычно примерно в середине первого акта, – он делает три коротких удара в дверь ложи № 5. Когда я впервые услышала эти три удара, то была в полном недоумении, ведь я прекрасно знала, что ложа пуста. Туда еще никто не заходил, и это меня заинтриговало! Я открыла дверь, прислушалась, осмотрелась: никого! И вдруг я услышала голос, говорящий: «Мадам Жюль» (так зовут моего покойного мужа), «не могли бы вы принести мне небольшую скамеечку для ног?» При всем уважении к вам, господин директор, от ужаса я покраснела как помидор… но голос продолжал: «Не пугайтесь, мадам Жюль, это я, Призрак Оперы!» Я посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос, который, впрочем, был таким ласковым и приветливым, что почти перестал пугать меня… Голос, господин директор, доносился из первого кресла первого ряда справа. Хоть я никого и не видела в кресле, могла бы поклясться, что там кто-то сидел, кто-то разговаривал оттуда, и он был очень вежливым.
