Старик перекрестился, и махнул, мол, идите отсюда. Рядом беззвучно стояли мои две спутницы, он ушел, не прощаясь – видно, не рад уже был своему рассказу.
Мои спутницы пожали плечами и отказались уезжать, пока не сходят в костехранилище. Я категорически с ними не согласился. Старик к нам подошел не просто так. Я поверил старику.
Они вошли – а я остался за воротами.
Как сейчас помню, Каролину сразу вывели, ее сильно рвало. Терезу тоже мутило, а заболела она уже в Праге, врачи долго не могли поставить диагноз. Потом оказалось, у нее рак.
Никогда и ничего не бывает просто так: слова старика что-то значили, место тоже имело какую-то энергетику. Я помню еще ему пожаловался, что там спертый воздух вот девчонки и не выдержали. Грехи их душат, – заявил дед. Вот, тебе на! – говорю. Ничего мы в Бейрут летим через месяц. Там по святым местам отмолим.
– Я в Бейруте родился, – вдруг сообщил старикан.
Каролина рассказала потом, когда ее вывели, она посидела, а потом пошла в туалет. У тропинки стоял старик, но не тот, что беседовал с нами, другой, как из гроба вынутый. Каролина подумала: это и был Хранитель Кургана, о котором мы услышали. Худющий, кожа на лице высохшая, просто плетень в трещинах. Он стоял, повесив голову и руки, в изодранном сером платье, в рванье по сути. Призрак явился средь бела дня.
Мне показалась в тот момент какая-то обреченность во взгляде девушки. Она стала корить себя, что не осталась со мной наверху, а пошла рассматривать черепа и кости. И увидела череп светлый, череп сильно выделялся среди других, будто в тот момент ей и стало плохо. Вот и видение пришло из потустороннего мира, а видение – предвестник несчастья.
Не знаю, Каролина сама себе внушила, что пострадает за нарушение покоя мертвых или сказал ей кто, но я тогда в Седлеце определенно понял, если бы спустился в костехранилище, то сейчас меня бы уже не было.
Возможно, энергетика там плохая, может старик беду накликал, может та поездка вообще ни при чем, но обе девушки уже лежат в могиле.
В конце Якуб решил объяснить мотивы своего подробного рассказа, и не упустил момент, чтобы не уязвить меня за мое отрицание идей ницшеанства (ну куда уж без этого), за то, что многие вопросы, которые мне не понятны, я держу при себе и не меняю взгляды. Привел цитату немца, которая звучала так: «Молчание еще хуже; все замолчанные истины становятся ядовитыми».
Я же не удержался, спросил, а чего Якуб так вытанцовывал. Оказалось, парень хотел показать, что так старик чесался. Так он не чесался, а танцевал, – говорю. И тут до Якуба дошло, старик исполнял танец смерти.
Якуб замолчал. Прошло пять минут, десять. Как оказалось, рассказ был окончен. Уже на следующий день Якуба как подменили, он стал сожалеть, что посвятил меня в эту историю.
– Да ничего, все нормально, – пытался я его успокоить.
Да, еще зачитал ему один абзац из «Графа Калиостро» Алексея Толстого.
«Он отошел шага на два, смерил глазами круг и опять наклонился, намечая мелом по круговой линии двенадцать знаков зодиака, двадцать два знака каббалы, ключ и врата, четыре стихии, три начала, семь сфер. Окончив чертить, он вошел в круг».
Сказал ему, что в русской классике всегда интересовались инфернальными идеями. «Пиковая дама» Пушкина и последняя повесть Тургенева «После смерти (Клара Милич)».
Но он как-то странно стал на меня смотреть. Упомянул незнакомых мне Агнешку и Сташека (его польские друзья в Москве), мол им не рассказывал. И в нашем общении будто черная кошка пробежала, он меня сторонился, и здоровался лишь для соблюдения этикета. Он не знал, что я во многом с ним согласен, вот читаю Лавкрафта и записал себе в дневник его фразу: «…история ужасов так же стара, как сами человеческие мысли и речь».
