Окрестности Рыбнинска
Октябрь 1935 года
Игнатию не спалось. То ли разгулявшийся ветер, завывавший в печной трубе, тревожил, то ли боль, сводившая по ночам пальцы. Последние дни было много работы в артели, где он числился ответственным за агитационное оформление. Колхоз готовился к празднованию годовщины Октября, вот и приходилось с утра до вечера малевать плакаты, транспаранты и даже портреты вождей Революции. И это ему, одному из лучших студентов Высшего художественного училища при Императорской Академии художеств! Попасть туда простому пареньку из провинции было делом нелегким, жаль, проучиться пришлось всего год с небольшим. В апреле 1918 года Академию упразднили, и ему еще повезло, что смог пристроиться рисовальщиком на ткацкую фабрику. А спустя полгода, когда училище вновь открылось под названием Петроградские государственные свободные художественно-учебные мастерские, удалось восстановиться благодаря крестьянскому происхождению. Но принять новые направления и идеи Пролеткульта он так и не смог. В училище набирали не имеющих подготовки, но отличившихся в деле революции студентов. Прожить на стипендию, которой едва хватало на хлеб и селедку, было невозможно. А тут из дома пришла весть, что слег отец. Игнатию пришлось вернуться в родные края, взять на себя заботы о матери и младших сестрах. Он устроился преподавать рисование и черчение в школе, на досуге давал частные уроки и даже подрабатывал в типографии. И встретил Анастасию. Девушку, перевернувшую всю его жизнь…
Ветер снова взвыл, как раненый зверь, и в ответ ему заскулил дворовый пес Тишка. Игнатий давно жил один. Мать померла десять лет назад, сестры вышли замуж и перебрались – одна в Рыбнинск, другая в Вологду. Только он бобылем в старом доме на окраине и остался. Так, видать, в одиночестве коротать свой век придется.
Тишка гавкнул и замолк. Игнатию послышался скрип калитки. Ночных гостей он не жаловал, потому поднялся с лавки и, все еще потирая занемевшие пальцы, осторожно вышел в сени. Прислушался к шороху за дверью. Кто-то тихонько постучал: тук, тук-тук, тук, тук. Сердце, казалось, ухнуло в пятки и забилось в такт этому знакомому, долгожданному стуку. Скинул щеколду, распахнул тяжелую деревянную створку. Даже в неясном лунном свете он сразу узнал эту фигуру, пусть и облаченную в темные монашеские одежды. Игнатий хотел что-то сказать, но ночная гостья приложила палец к губам, проскользнула в сени, быстро закрыв за собой дверь. Так же молча прошла в избу, перекрестившись на красный угол, и устало опустилась на стул, прижимая к груди холщовую суму.
Игнатий зачерпнул ковшиком воды из ведра, стоявшего у печки, налил в большую кружку, поставил перед монахиней. Она жадно выпила и снова перекрестилась на иконы. Жестом показала на окна. Понимая ее без слов, хозяин плотно задернул занавески, приглушил свет. Присел напротив у стола, терпеливо дожидаясь объяснения столь неожиданному визиту.
– Ты что ж не спишь, Игнатий? Неужто меня дожидался?
Господи, как же он скучал по этому голосу, мягкому, журчащему, как лесной ручей! Но сейчас в нем слышались твердые, решительные нотки.
– Не поверишь, Настенька, как предчувствие какое, не мог уснуть. Но тебя, признаюсь, не ждал увидеть. Сколько лет мечтал об этой встрече!
– Имя мирское мое забудь, Феоктиста я. Но и его лучше не упоминай без причины. Времени у меня мало, к рассвету надобно вернуться в монастырь. С просьбой я, Игнатий. Никому больше не могу довериться, только тебе.
