Хорошо, что девочки играли в другой комнате.
Больше ничего не скажу.
Приехал, свое дело сделал, ни совета не спросил, ни спасибо не сказал. Не уверена, что «Киевский торт» припер без специального значения. Лиля испортила мне одно махровое полотенце – покрасилась хной и вытерла свои мокрые крашеные лохмы, ржавые следы как прикипели насквозь к материалу. А его дочки довели мою Эллочку до истерики своим поведением – дай им куклу поиграть и дай. Мотя углядел на шкафу коробку с железной дорогой – увидел картинку с вагончиком. Еще Мишенькину. Миша всегда обращался с этой дорогой очень аккуратно. Всегда сам укладывал все в коробку. И коробку оберегал, чтобы не помялась, не порвалась. Мотя своим детям сказал: мол, попросите, поиграйте, мы же скоро с вами тоже на поезде обратно двинемся, в далекие края. Девочки пристали к моей Эллочке: достань со шкафа железную дорогу и достань. Потом – собери да собери. А доставать-собирать-убирать – мне. Вместо того чтобы уделить пошатнувшееся внимание к Марику.
Да. Марик все выдержал. Без замечания. Без заминки. И помогал заталкивать в вагон коробки и тюки.
Но дело не в этом.
Я думала-думала и взяла билеты до Киева, чтобы дальше поехать в Остер. Эллочка закончила второй класс не слишком плохо и поехала с Мариком в Феодосию, а я обещала скоро к ним присоединиться, из Киева прямым поездом.
Выделенное пустое время я взяла себе, чтобы своими глазами и своими ушами опровергнуть лживые обвинения Моти. Так меня задело, до смертельной боли.
Цель определенная: опровергнуть и поставить брехню на свои места. Раз и навсегда.
Приехала без особого предупреждения. Не то положение, чтобы предупреждать.
Конечно, сердце замирало от приближения к родине.
И на вокзале в Киеве, и на автобусной станции в Остре, недалеко от базара.
Но что сердце – душа не на месте.
В доме меня застала врасплох всеобщая картина бедности и запустения. Без Гили за внешним состоянием дома никто не следил, и он быстро обшарпался. Забор покосился, доски повыбиты. Огород заброшен до основания. Видно, вовремя не посадили ни одного зернышка. Сказывался возраст мамы, тем более при отсутствии крепкого мужского плеча, каким являлся Гиля.
Мы задали обоюдные вопросы про здоровье, поговорили про снабжение. Мама свернула разговор на Мишеньку и его службу. Сокрушалась, что ушел надолго во флот, тем более что он не умеет плавать. Я ее заверила, что, во всяком случае, его научат плавать за четыре года и что это не главное. Главное – придет в себя и перестанет валять дурака и трепать нервы.
Показала снимки Эллочки с Мариком в ателье и отдельно – Эллочка в школьной форме и на улице в новом пальтишке, зеленом в елочку. Снимали зимой. Шапочка-пингвинчик, темно-коричневая, как ее глазки. Тогда еще все было не цветное, и я описала на словах.
Блюма посильно участвовала в беседе. Фима находился в своей комнате и так и не вышел на мой голос. Блюма объяснила, что ему прописывают хорошие лекарства, и он ни на что сильно не реагирует.
Я предложила маме сейчас же вместе отправиться на базар, чтобы запастись продуктами, купить ей кое-что из одежды, если есть необходимость. Поинтересовалась относительно материального положения.
Блюма влезла без приглашения:
– У нас денег полно. Нам хватает. Спасибо, Майечка. Нам Миша привез, когда последний раз приезжал.
Мама четким голосом и глазами добавила Блюме:
– Ты, Блюма, не лезь не в свое дело. Не обижайся только, – и в мою сторону сказала: – Блюмочка стала такая обидчивая, просто ужас. А насчет денег – правда. Миша дал деньги. Мы их тратим только на нужное. Экономим, конечно. И тебе лично, и Марику тоже спасибо. Миша нам ваш конверт отдал. Я всегда уверена, ты нас на бедность не оставишь. А теперь и Миша прибавился. И он нас не оставит. Это такая радость, такая радость.
