Мальчик осознавал свою уникальность, но смириться с ней было тяжело. Ведь большинство взрослых: соседей, прохожих – смотрели на него как-то свысока, а на его родителей, если они были рядом, с презрением. К счастью, из-за врождённой патологии органов слуха – отсутствия слуховых проходов и сильнейшей деформации ушных раковин – Максим почти не слышал их комментариев. Достаточно было снять слуховой аппарат или выкрутить громкость. Нехватку двух пальцев на левой руке и хромоту скрыть было сложнее.
В их доме жило около пятидесяти человек. Все они обитали в крохотных квартирках с блочными стенами, втиснутых между толстыми плитами бывших древних девятиэтажек. Говорили, что это жилье было построено почти век назад и уже давно находилось в аварийном состоянии. Здесь не было современных окон или систем безопасности – только сырость и бетон. Большинство квартир стояло пустыми. Часть жильцов каждые полгода переселялась из одной квартиры в другую, оставляя после себя груды мусора и вездесущую вонь.
Жильё было почти бесплатным, хоть и мало пригодным для полноценного существования. Такие дома заполнялись провинциалами, приехавшими в поисках лучшей жизни поближе к столице. Порой Максиму даже казалось, что в их дом ссылают за провинности, поэтому все друг друга не любят. Отец, вечно уставший, злой и поздно приходивший с работы, часто напивался и жаловался на то, что «эти уроды у него уже в печёнках сидят и он больше не может видеть все их свинячьи рыла». Максим с трудом себе представлял, как выглядит свинячье рыло, но догадывался, что как-то неприятно.
Мама Максима Рита тоже чаще всего была занята. Её русые волосы совсем потускнели, и она часто плакала, стоя на кухне спиной к мальчику и что-то постоянно нарезая. Пожалуй, первая его ассоциация с мамой, – это её вздрагивающая спина с огромным шрамом словно от ожога. Она сутками работала сиделкой у одного пожилого господина, который «никак не хотел умирать, но при этом, старый хрыч, напрочь отказывался принимать лекарства». Мальчик плохо понимал, что такое старость, но благодаря рекламе твёрдо усвоил, что её надо бояться.
«И почему старость – это самый страшный недуг? – Порой размышлял он, гуляя по улицам города. – Вот бабушка, к примеру, болеет целым списком заболеваний: и аритмия, и подагра и даже загадочная глаукома, и она часто себя плохо чувствует. Но старостью же она не болеет? Кстати, интересно, как выглядит эта глаукома? Наверное, она похожа на насекомое. Как на картинке в энциклопедии».
Максим не понимал, почему часто от мыслей о бабушке ему становилось грустно. Она была очень-очень хорошая. Она научила его читать и писать, при этом она часто читала на память рифмованные строчки каких-то поэтов. Максим не понимал большую часть, поскольку в них использовалось много старых слов, но ему очень нравился ритм. Было в них что-то музыкально-напевное, слова складывались в единую тонкую мелодию, кружившуюся в воздухе и рисовавшую невиданные узоры и цветы.
Вдруг из соседней комнаты раздался слабый кашель, а затем едва различимый бабушкин голос позвал:
– Максим, солнышко, подойди, пожалуйста…
Максим резко вскочил и, нажав на паузу, заковылял на зов. Бабушка полулежала в большом кресле рядом с яркой лампой в форме солнца. Её комната была маленькой, почти крошечной. А стены были увешаны плетёнными ручными коврами и ковриками – их бабушка уже много лет продавала в дорогой магазин, где их заворачивали в красивую обёртку и перепродавали за гораздо большую цену. Но потом стиль «натурэль» с обилием жжёного дерева и ткани вышел из моды, уступив место пластику и металлу – бабушкины ковры стали никому не нужны, но она, повинуясь старой привычке, не переставала их плести.
