Катерина потопталась, поправила ремень сумочки на плече и… лишь ближе придвинулась к Денису. «Неудачница! Ленивая, закомплексованная неудачница…» – с закипающей злобой на себя подумала Катерина…
Она просыпалась в паршивом настроении последние лет пять. Еще не открыв глаза, но уже ощутив себя вовлеченной в тягостное и бессмысленное коловращение, именуемое жизнью, порядок которой она не могла, как ни хотела, изменить, женщина констатировала: «Новый день – будь он неладен». И день, как правило, оказывался-таки неладным.
Катю Димитриеву уволили из газеты, когда ей исполнилось тридцать два, как заезженно говорится – «в пору расцвета творческих сил и женского очарования». Впрочем, ни особых талантов, ни выдающегося обаяния в сокращенном редакторе отдела писем, видно, не прозревали. Разведенная, с двенадцатилетним сыном на руках и отсутствием карьерных и личностных перспектив, Катя попала под реорганизацию, затеянную именно для выдавливания балласта из редакции и после пару лет довольствовалась ролью секретарши в одной из торговых компаний, куда ее приткнула подруга. Не обладавшую достаточной расторопностью и организованностью, меланхоличную пышку Димитриеву и здесь сократили, подсчитав все ее опоздания и прогулы. «Ну и черт бы с ним!» – с мазохистским наслаждением думала Катерина, прощаясь с пафосной приемной.
Воспоминания в голове Кати группировались как-то странно: она помнила ничего не значащие мелочи и плохо представляла, как происходили в ее жизни коренные события, например свадьба, развод, переезд на новую квартиру. Вот и работа секретарши вспоминалась Димитриевой почему-то последней поездкой в троллейбусе. Она прижимала горящий лоб к запотевшему стеклу, держа на коленях сумку с личным скарбом: фотографией сына Ваньки, великаньей чашкой на ноль-семь литра, расческой и каплями в нос.
Отступных из компании выбить Катерине не удалось, и она вдруг возроптала. Приехав к младшему брату Денису, учинила форменный бунт в своей угрюмой манерке: истерики закатывать Катя не умела. Но поставила Дедима (так звали ее брата сослуживцы и друзья) перед твердым решением: заниматься только своей профессией – писать! Или лечь и умереть голодной смертью. Единственный близкий человек, в котором Катя могла найти опору, внял отчаянию сестры и решил ситуацию так: она ищет работу по специальности, встав на биржу труда (пособие никому еще не мешало), а Дедим ежемесячно помогает суммой, достаточной для выживания двух человек в столице России. На царское вспомоществование у него не было ни денег, ни желания; Катерина и сама должна, наконец, позаботиться о себе.
«Бабе за тридцать, а она куксится, как Цветик. Хочет писать – пусть пишет. Хоть Пулитцеровскую премию получает!» – высказалась жена Дедима, рыжеволосая Лана, держа упомянутого Цветика, сына полутора лет, поперек туловища, собираясь макнуть его в наполненную ванну: мальчишка явно перестарался с живописным творчеством, измазав себя красками с макушки до пят.
Но Катя за миновавший с того разговора год не опубликовала ни одной толковой статьи. Она так и не смогла найти достойной журналистской работы: не хватало связей, характера, работоспособности. А может, и везения с талантом…
«Мне лень даже посмотреть на себя в зеркало», – думала Катерина этим утром, свешивая ноги с кровати.
– Ой, педикюр! Смехота… – хмыкнула она, воззрившись на свои ухоженные ступни. И поводила указательным пальцем по розовому большому ноготку на левой ноге: навела глянец. – Красотища, – выдохнула с удовлетворением.
