– О-о, это сволочное солнце, – пробормотала она, однако умудрилась улыбнуться, когда налетевший соленый ветерок принялся целовать ее липкое от пота лицо. – А вот ветер – добрый друг.
– Там, куда мы отправляемся, все наоборот, – заметила Изерн, взваливая ей на плечи тяжелую овчину. – Там, в горах.
– Все зависит от того, где ты находишься. – Отец взял ладони Рикке обеими руками. – Мне нужно возвращаться к этому треклятому собранию. Если меня не будет, они там все перессорятся.
– Когда ты там, они ссорятся еще больше. Прямо как дети, честное слово.
– Рикке, мы все как дети. Чем ты старше, тем больше понимаешь, что не будет взрослых, которые вдруг придут и сделают все как надо. Если ты хочешь, чтобы что-то было сделано как надо, тебе придется делать это самому.
– Вот когда пригодятся мой хребет и мозги, как ты говорил?
– И сердце, Рикке. И сердце.
Она сжала ладони отца, такие хрупкие и скрюченные.
– Я боюсь, что они тебя измотают.
– Меня? – Его улыбка никого не убедила. – Ни за что!
– Они уже тебя измотали!
Он снова улыбнулся, на этот раз более искренне:
– Это и значит быть вождем: ты принимаешь трудные решения, чтобы твоим людям не приходилось иметь с ними дело. – Он встал, отряхнул колени, взглянул вокруг на заросшие сорняками клумбы. – Когда-нибудь я усмирю этот чертов сад, вот увидишь! Посиди пока тут на ветерке. Посиди, отдохни.
В общем-то, у нее не было особого выбора. Ни на что другое все равно не было сил. Рикке сидела, слушая, как визгливо кричат на крышах чайки, как жужжат пчелы на первых неуверенно распускающихся в саду цветочках. Смотрела на рыбаков у причалов, на женщин у колодца, на плотников, все еще залечивающих раны, которые нанес Уфрису Стур Сумрак. Она подумала о том, доживет ли ее отец до того, чтобы увидеть, как все снова станет как надо. При этой мысли ей стало грустно. Грустно и одиноко. Кем она станет, когда не станет его?
Она снова прикрыла глаза, чувствуя, как щиплют слезы. В последнее время она едва отваживалась смотреть, боясь увидеть что-нибудь, чего там еще нет. Едва осмеливалась дышать, боясь задохнуться гарью давно прошедших лет. Изерн всегда твердила, что Долгий Взгляд нельзя раскрыть насильно – но она попыталась это сделать, когда Лео дрался на круге со Стуром Сумраком. Попыталась – и увидела трещину в небе. Попыталась – и увидела слишком много, и теперь никак не могла заставить свой Долгий Взгляд закрыться обратно.
– Говорят, у тебя был приступ?
Над ней нависла лохматая фигура. На месте одного глаза – тусклый отблеск.
– Привет, Трясучка, – отозвалась она.
Он сел рядом и принялся глядеть в сторону моря.
– Привет, тощая.
– Невежливо так говорить.
– Я же прославленный убийца, чего ты еще ожидала?
– Убивать тоже можно вежливо.
И тут она заметила, что здание неподалеку от них горит. Точнее сказать, пылает словно факел – языки пламени вырываются из окон, горящая солома вихрем вздымается над крышей.
Рикке осторожно прокашлялась. Даже от этого в голове застучали молотки.
– Слушай… видишь вон тот дом?
Из дверного проема, шатаясь, выбрел охваченный огнем человек и рухнул наземь рядом с колодцем. Никто не обращал на него внимания.
– Какой? Постоялый двор?
– Ага. Тебе не кажется, что он… ну, в общем… как будто горит?
Трясучка поднял брови – по крайней мере, ту бровь, которая у него оставалась.
– Да нет, я бы так не сказал. А по-твоему, он горит?
Рикке вздрогнула, увидев, как дымовая труба покачнулась и обрушилась на почерневшие балки, подняв сноп искр.
