У трактира остановилась повозка. Из телеги грузно вылез Петруха Скоробитников.
– Гляди-ка, Петруха от сватов и прямиком сюда, – оживился Мишка.
– Видать плохо встретили, раз у кабака лошадь стала.
Петруха заказал себе целый штоф вина.
– Эко, – друзья не отводили глаз от мелькающих чарок.
– Никак случилось что, – подсел Гришка к односельчанину.
– И ты тут, свекольный нос, – Скоробитников с трудом оторвался от разглядывания пятен на грязном столе.
– Да где ж мне быть-то? Дома, сам знаешь, воли нет, все братья к рукам прибрали. Да и батя ругает почем зря.
– А ты бы пореже сюда наведывался.
– Угостишь? – Гришка даже протянул грязную ладонь к штофу.
– Не тронь, – увесистый кулак воткнулся в тощую грудь. Гришка не удержался.
– Почто калечишь? – Подскочил Мишка. Поднял приятеля и усадил за стол Петрухи, – наливай теперь для здоровья.
– Для здоровья? Вам, ребятушки, для здоровья косу бы поострее. Налить? Изволь, только расскажи мне байку, чтобы думки развеяла.
– Байку? – Гришка даже приосанился, – да что байку, я тебе быль расскажу. Знаешь ли ты, что в этом вот кабаке жила кикимора кабацкая.
– Ишь что придумал, – подошел целовальник, – но сам сел за стол в ожидании интересной истории.
– Да лет двадцать тому история была. Это только говорят, что кикимора, а так – из проклятых.
– Что-то я слышал о кабаке, да теперь-то спокойно все. Вот и не верил.
– Да потому и спокойно, что Васька Силов, что держит постоялый двор в Заречье, вывел.
– Слыхивал про Силова, благочестивый человек, – поддержал Скоробитников.
– Это сейчас такой, а был, ну вроде нас, ему уж и в долг не наливали. Сам мне эту историю и рассказывал. Лет двадцать тому кабак этот недоброй славой пользовался. А уж целовальников сменил – не счесть. Только торг начнут, так всегда недостачи. В откупной конторе только дивились. Целовальники менялись, а прибыли все не было. И каждый из них рассказывал, что ровно в полночь слышат, будто кто сливает вино. Несколько раз, при свете свечки, видели карбыша, который убегал от бочки и скрывался под полом. До того дошло, что откупная контора не могла найти целовальника даже даром, без залога. Тут и Васька подвернулся, пьяница, каких свет мало видывал. Он и согласился.
Да, допился Васька, бедовая головушка. На краденых вещах чуть не сгинул. Мотался из кабака в кабак с рукой протянутой. А дома-то жена да двое ребятишек. Как бы ни нужда, разве согласился бы на место это жуткое? К заброшенному кабаку на трезвую голову и днем подойти боязно. До села версты три, с одной стороны дорога, по которой ночью только лихие люди промышляют, с другой – овраг черной бездной. Под самые стены подобрался, того и гляди, утащит, затянет в тьму болотную. Но пуще людей лихих боялся Васька слухов, что ходили о питейном заведении. В первую же ночь заперся на все запоры, зажег свечку и потягивал чарку за чаркой. И с каждой чаркой все спокойнее становился, бесстрашнее. Ждет полночи. В полночь и правда, будто кто забрался в подсобку и вино цедит. Взял Силов топор, свечку, отворил дверь. Что такое? Кран будто отвернут, а печати целы. Сорвал он тогда печати, стал перемеривать – так и есть: трех ведер не хватает.
Разозлился да как крикнет:
– Черт что ли отлил? Покажись мне. Я вас не боюсь, сам до чертиков допивался сколько раз.
Вдруг видит – половица отодвигается, из-под нее прорастает дерево. Да лихо так, вот уже и верхушка в матицу упирается, ветки да сучки все помещение заняли. Схватил Васька топор и начал рубить. Чувствует, застыл топор в руке, вроде держит кто. И голос:
