Пробуждающий - страница 4

…Городок был заполнен толпами; плотные бесконечные людские потоки расступались перед медленно движущимися машинами. Приближение полнолуния, казалось, подстегивало и людей, и животных. Орали громкоговорители, гудели машины, завывала оглушительная музыка. Тут и там, прямо на дороге, люди простирались в пыли; некоторые ели, другие торговали; матери кормили грудью, многие пели. Разрозненные отряды ошалевших школьников с приколотыми к форме бейджиками, садху[16] в оранжевых одеждах, гуджаратские женщины с тяжелыми серебряными ножными браслетами, обезьяны и рикши, терзаемые непрекращающимся экстазом, двигались в унисон, словно этой грандиозной постановкой управлял невидимый дирижер. Нет, это место точно не походило ни на Ришикеш, ни на Гоа. Комфорт гостевых домов, кафе и джус-баров для европейских туристов остался далеко позади, будто ничего этого и не существовало. Мне ничего не было известно об этих традициях, об этом городе, о том, что ждало впереди.

Кроме чая с печеньем и бананов я уже четыре дня ничего не могла есть. Голова была пуста и звенела даже приятно. И все же это не остановило меня от того, чтобы пройти половину парикрамы[17], – десять километров, – за три с половиной часа, в состоянии полной амнезии. Даже когда безумный нищий начал целовать мои босые ноги, благословляя на путь, я не отшатнулась. Не было ни сил, ни желания уклоняться от уважительного прикосновения его грязных пальцев и губ. Теперь волны коллективного безумия сменились размеренностью движения. Холодная шероховатость асфальта обжигала подошвы босых ног, мелкозернистая мука пыли, поднимаемая тысячами паломников, взрывалась фонтанчиками нежной пудры между пальцами ног. Не было никаких признаков усталости, лишь опьяняющая, наполняющая легкость бытия. Вместо просветления на меня снизошло какое-то чистое и детское счастье. Наверное, это и был долгожданный путь и кратковременная реализация.

…Какого-либо «приглашения» остаться я не почувствовала, но была уверенность, что вернусь, чтобы увидеть этого неописуемого человека, это безумное место, поразившее меня до глубины души своей жесткостью и полным отрицанием любых ненужных ментальных конструкций. Эта земля уничтожала все чуждое ей, энергия святого холма вовсе не ощущалась святой, она выворачивала меня наизнанку, как перчатку. Место требовало полного подчинения и открытости, и я гадала, требуют ли эта йога и этот Учитель того же.

Проснувшись (вернее, очнувшись), я достала блокнот и карандаш и нарисовала лицо, закрытое черными очками. Набросок удался, но в уголках рта таилось что-то горькое. И в то же время выражение лица было спокойным и невозмутимым. В нем была и тяжесть Знания, и абсолютный покой.

Лежа на жесткой гостиничной кровати, я еще не знала, что проведу в этой стране много лет, что эта йога станет частью меня, а человек, чей портрет я только что нарисовала, станет моим Проводником.

…Последующие годы наполнили меня изумлением, восхищением, временами молчаливыми протестами и сомнениями, правдой о себе и мире. Затем пришло постепенное принятие: всего случившегося и того, чему предстояло произойти; внешнего и внутреннего, личного прошлого и коллективного настоящего. Гуру не только открыл мне истину о цели земного существования и причинах моего прихода в это тело. Йога, которой он обучал, показала все невидимые связи и результаты личных кармических деяний, приведших к нынешнему воплощению. Это была не просто разделенная и объясненная мудрость, а внутреннее знание, ставшее частью меня.