Андрей и Виктор, в свете последних событий, не зная, кому можно доверять, понимая, что они идут на риск, всё же решили принять предложение Горшкова, несмотря на терзавшие их сомнения.
Виктор достал из машины сложенную карту, и, развернув её на капоте, положил палец на предполагаемое место, показывая Степану, начал спрашивать:
– Вот тут, по карте, где примерно находятся те места, где творится неладное?
Горшков, потупившись и почесав затылок, ответил:
– Дык, я, мужики, не силён в этих картах–то, – он брезгливо скривился на карту, – я вам дорогу показать могу, как и туда дойти надо.
Виктор, нахмурившись, все же настоял, ткнув пальцем в карту и повысив тон:
– Ну всё же, Степан, вот эта дорога, она идёт из Сухонского на дорогу до Нюксеницы, как далеко и где примерно нужно свернуть?
Горшков вздохнул и, нагнувшись ближе к карте, проследил за пальцем Виктора, а затем тыкнул пальцем на середину линии, словно примериваясь:
– Ну, я думаю, что вот тут где–то поворот, – он замялся, вспоминая дорогу, – ведь я, поди, по дороге–то не хожу, больше по тропинкам через лес…
Андрей, скрестив руки на груди и внимательно глядя на Степана, спросил:
– А далеко ли идти по лесу отсюда?
Степан, подумав немного, ответил:
– Ну, если по лесу, часа два поди будет, – он пожал плечами, – а если на машине, то в обход получается ближе, но не до конца доедешь, там тоже по чащобе идти придётся.
Андрей, подумав немного, принял решение:
– Ладно, тогда едем до поворота на машине, а там как получится. Степан, будь добр, садись вперед, показывай дорогу.
Горшков, помявшись, слегка кивнул, и залез в машину.
Проехав черту Сухонского, машина сразу нырнула под сень майского леса. Дорога, превратившись в грунтовку, стала извиваться между деревьями, покрытыми еще нежной, только что распустившейся листвой. Над головой шелестели молодые листья берез и осин, создавая ощущение прохлады и уюта. В просветах между деревьями мелькали первые майские цветы – нежные подснежники и пролески, точно маленькие посланники весны. Дорога, петляя, то уходила в тень, то вырывалась на свет, где солнце, пробиваясь сквозь листву, рисовало на ее поверхности причудливые узоры.
Машина неспешно продвигалась по лесной дороге, а разговор сам собой перетёк от карты и дороги к погоде. Горшков, сидевший впереди, повернул голову к окну.
– Ишь ты, – протянул Степан, глядя в окно, – Май–то нынче какой–то не такой, как в том годе был.
– Да, – поддержал разговор Виктор, – и правда, как–то всё напуталось в этом году.
Андрей, сидевший сзади, немного помолчав, искоса посмотрел на затылок Горшкова, спросил:
– Степан, скажи, вот, ты писал в заявлении, что ничего необычного не видел. А сейчас говоришь, что тут такое творится… Когда это всё началось? И как ты сам столкнулся с этим… необычным?
Горшков замолчал, уставившись в одну точку на лобовом стекле, пытаясь сфокусироваться на своих воспоминаниях, и было видно, как что–то неприятное ворочается в его душе. Наконец он тяжело вздохнул, как будто вытаскивая из себя тяжкую ношу, и, не поворачиваясь, начал рассказ, глядя прямо перед собой:
– Дык, как же… всё началось–то… Случилось всё летом в прошлом годе… А столкнулся я… ну, на полянке лесной, когда по грибы ходил. Увлёкся, и не заметил, как время к вечеру пошло, солнце–то клонилось к закату. Решил срезать через болото. Там и увидел этих… – он запнулся и продолжил с неохотой – топтунов.
