Понятие частной собственности на средства производства сменилось понятием всеобщего владения средствами жизни в сочетании с принципом разумного добровольного ограничения потребностей. Разумность определялась ГНТ-системой, которая оценивала возможность удовлетворения каждого конкретного запроса в данный момент и в ближайшее время. Ну, и жадность, алчность и тому подобные стремления, как и в древние времена, стали искренне считаться смертными грехами.
Но все это не сразу. Пробуждение длилось век, как минимум. Да и ныне не все проснулись.
А сразу было очень тяжелое похмелье, ломка и генеральная уборка изгаженного мира вне и внутри человечества, численность которого все же уменьшилась. И не на доли процента, а на немыслимо тяжкие десятки процентов. Большинство и пыталось не мыслить об этом. Плохо получалось. Этой болезнью предстояло переболеть, дабы обрести иммунитет. Своих мертвецов надо было похоронить. С особыми почестями не получалось – их было слишком много, а времени мало, но с великой скорбью получилось.
А сразу воробьишка почувствовал, что можно вернуться в детский садик, и вернулся, сев на краешек девочкиной пустой тарелки. Девочка-бабочка его уже не испугалась, а только приветственно взмахнула крыльями, и они тут же превратились в голубое платьице.
– Здравствуй, воробышек, – улыбнулась она. – А я тебя уже не боюсь, ты опять маленький и хорошенький. Садись ко мне на ладошку, если сам не боишься, я тебя не обижу, у меня печенька в кармане есть.
– Чик! – ответил он, еще не хватало девчонок бояться. И не будь дураком перепорхнул в ее ладонь. Про печеньку он все прекрасно понял и потому, выжидательно наклонив головку, требовательно смотрел на девочку.
Она достала из кармана платья печенюшные крошки и посыпала в ладошку. Воробей с удовольствием принялся за трапезу, стараясь не сделать больно ладошке, а то пискнет, дернется – и прощай печенье.
«Скорая помощь» не отвечала на вызов, и тогда Андрей принялся сам приводить в чувство поверженных противников. Было только непонятно, каким образом он их так ухайдакал, ведь в руках его не было ни палок, ни кинжалов? Да и поблизости ничего такого не было – лес как лес. Вон даже белка на сосне затаилась и стреляет глазками – не перепадет ли какой подачки? В первый момент саднило костяшки на пальцах, словно он недавно усиленно колотил ими в эту самую сосну. Тут Андрей вспомнил, что колотил он не сосну, а этих пацанов, но было четкое ощущение, что ему все это приснилось. Не было у него причин их колотить – первый раз видит.
Наконец, пацаны стали подавать признаки жизни – застонали, заворочались, приоткрыли глаза и удивленно воззрились на Андрея.
– Ты х-хто, карамелька? – с трудом спросил, видимо, самый живучий или ловкий, ибо ему меньше досталось.
– Андрей… Я здесь живу, – ответил он.
– А, Андрейка-карамелька! – хмыкну пацан.
– Да почему ж карамелька? – не мог понять Андрей.
– Да весь сладенький такой, облизанный, – презрительно покосился пацан.
– Не облизанный, а умытый и причесанный, не то что некоторые, из мусорного бака вылезшие.
– Ах ты! – рванулся пацан и рухнул обратно. – Что за хреновина? Больно! Ребра, поломал, что ли?.. Постой… Так это ж ты нас! – вдруг, похоже, вспомнил он.
– Кажется я, – не стал отнекиваться Андрей. – Ума не приложу, с чего вдруг…
– И я не помню, – кивнул пацан. – Вот те и хрен с горчицей, – хмыкнул он. – Схлопотали по самое не хочу, а с чего – конопля знает…
