Пробуждение. Роман-мозаика - страница 2

Сегодня он с отличным настроением прилетел в детсадовскую летнюю столовую, предвкушая вкусное и полезное во всех отношениях времяпрепровождение, и был поражен тишиной, которая висела над детскими столиками, как туча над землей, обещая ей скорый ливень. Голуби бестолково топтались по полу, растерянно вертясь вокруг своей оси в поисках, чего бы поклевать, но ничего не было – пол подмели, а тарелки еще не наполнили. Воспитательницы сидели за своим столом, а дети за своими и странными взглядами смотрели на дно пустых тарелок. Воробей взлетел на ближайший столик, сел на краешек тарелки, даже спрыгнул на ее дно и постучал клювом – да, ему не показалось, тарелка была пуста, клевать было неприятно. Он перепрыгнул на ручку девочки, возле которой эта тарелка стояла. Обычно такие его экзерсисы вызывали бурный восторг детей, но сейчас никто не отреагировал, даже девочка, продолжавшая изучать дно пустой тарелки так, будто там ей показывали что-то, невидимое воробью. Он легонько постучал клювом ей в ладошку – никакой реакции. При этом, сидя на руке, он ощущал легкую частую вибрацию – девочка дрожала, будто озябла.

Голуби, шумно захлопав крыльями, взлетели и скрылись в поисках более питательного места. На них тоже никто не отреагировал. Воробьишке это очень не понравилось. Не могли же они все сразу заснуть! Он знал, в окно видел, что дети спят совсем в другом месте в кроватках, застеленных белым. И лица у них при этом совсем другие.

Тогда он придумал номер «бедный воробышек» и исполнил его: прыгнул в центр стола и якобы упал, перевернувшись в падении на спину. Дрыгнул несколько раз лапками и затих, прикрыв глаза. Стал ждать – дети должны были запищать и броситься его спасать, но стояла мертвящая (во – правильное слово придумал воробей!) тишина. Он приоткрыл один глаз, потом другой – никто не смотрел в его сторону. Далось им это дно тарелки! Воробей обиделся и улетел в сторону кухни. Окно было приоткрыто, и из него вкусно пахло.

– Чик? – попросил разрешения влететь вежливый птиц.

Никто не ответил. Повара сидели по всей кухне: кто на табурете, кто на стуле, кто на длинной скамье, кто на перевернутой вверх дном кастрюле. Плита была выключена – от нее еще шло тепло, но остывающее. Вот на плиту все повара и смотрели. Что-то с ней случилось? Остывает. Воробей заметил горку крупы в тазу и приободрился: странности людей, в конце концов, их проблема, а ему питаться надо и свой род продолжать. Он спорхнул с окна на стол, где стоял таз, и принялся аккуратно клевать рис. Как жаль, что желудок такой маленький! Перегрузишься – потом не взлетишь. А он и не жадничал – поклевал чуток и чирикнул: – Благодарствую! На воробьином языке, разумеется: – Чик-чирики-рики-чики… Только его и видели…

Воробей улетел, а шеф-повар, его не заметивший, зачарованно смотрел на буханку черного хлеба, которую держал в руках, медленно от нее откусывая. Он помнил, что сначала отрезал от буханки ровные кусочки и с удовольствием ел их, намазывая то маслом, то горчицей, то мёдом, то сгущенкой. Да и просто без ничего есть его было обалденно вкусно! Он и ел без зазрения совести – аппетит у него был отменный. И сила в нем бурлила, кипела и переливалась через край. Но когда осталось меньше половины буханки, примерно треть, он вдруг почувствовал, что с каждым съеденным кусочком сил у него убывает, и ничего не бурлило и не переливалось. Тогда он попробовал умерить аппетит, перестал отрезать большие куски, а только отщипывал от оставшейся горбушки маленькие кусочки и медленно старательно разжевывал их, перетирал языком, стараясь прочувствовать вкус, и только потом проглатывал с обреченным сожалением. Он пытался голодать, то есть не отщипывать хлеб, но начиналась такая ломка, что разум отключался, и голодная плоть оттяпывала большой шмат, который он в здравом разуме никогда бы себе не позволил. Когда осталась тоненькая краюшечка, повар понял, что это остаток его жизни. Ещё чуть-чуть и… Он так и застыл с открытым ртом и обкусанным-общипанным кусочком хлеба в руке…