Файл открылся. В нем была фотография генетического анализа ее крови с кратким экспертным заключением.
– И че? – недоуменно спросил Родион после пяти минут изучения совершенно непонятного текста.
– А то, что я либо не человек, либо сильно мутировавший человек. Вот видишь – у нормального человека до тридцати тысяч активных генов, а у меня – шестьдесят тысяч.
– Здорово! – обрадовался лесник.
– В плане здоровья это, возможно, и хорошо, но, как я понимаю, ФСБ насторожилось и хочет взять меня под контроль, грубо говоря, посадить в клетку, на всякий случай. Мы этот вариант обсуждали с шефом. Поэтому я здесь.
– Ну, и дела у вас на материке творятся, – возмутился Родион и сразу почувствовал себя Робином, который Гуд. – Пусть только сунутся!
– Да ладно, авось, не найдут, – попыталась успокоить его Дана, хорошо понимая, что эти везде найдут.
– Может, ко мне переселишься? На метеостанцию в первую очередь сунутся, а мой дом в зарослях не сразу обнаружат. Будет время скрыться, ежели че, – предложил Робин.
– Может, и переселюсь, – улыбнулась она. – Не сегодня. Мне надо еще подумать.
– Я тебе Волчару приведу, пусть охраняет, – решительно заявил лесник.
– Настоящий волк?
– Нет, помесь волка с камчатской ездовой, силен зверь и своих не сдает.
– А, это тот, что мне подпевал?
– Он самый, теперь ты для него своя.
Прошел месяц. Дана вжилась в суровый райский уголок планеты. Лесник с удовольствием показывал ей свои владения, а Волчара предупреждал о приближении медведей, заодно и отгоняя их. Иногда псу запрещали лаять и с интересом наблюдали за медвежьими буднями. Зачаровывающее зрелище.
Познакомилась Дана и со здешним дождем. Он был необычен – как бы заодно с океаном и частыми туманами. В результате она стала чувствовать не только небо и землю, но и океан до самого его дна, столь близкого к ядру планеты, что было боязно обжечься.
Мэйлов из Ташкента больше не поступало, но Дана знала, что в нужный момент министр ее предупредит, если сможет. Она на него надеялась, но, как и положено, ушки всех ее клеточек всегда чутко прислушивались к миру.
Эти ушки, конечно, слышали и высокочастотные колебания влюбленной души лесника, но резонанс не возникал, она и сама не могла понять, почему…
Они шли вверх по реке в густом тумане, из-за которого Родиона порой трудно было разглядеть впереди. Однако Дана вдруг обнаружила, что видеть его ей не обязательно – чуть заметные покалывания по коже четко обозначали его координаты и факт присутствия. Потом подул ветер, рассеяв туман, и начался дождь. Дана долго сопротивлялась его настойчивым толчкам, но когда одежда промокла насквозь, сопротивление оказалось сломлено – Дана стала погружаться в единение с дождем, снимая с себя мешающую одежку. И уже не шла по тропе, проложенной Родионом, а, подчиняясь ритму дождя, принялась танцевать.
Родион же, казалось, и не заметил разверзшихся хлябей небесных. Вошел в свой ритм, отключившись от внешнего мира. Отсутствие Даны заметил минут через десять. Обернулся и испугался.
– Э-ге-гей! – крикнул он.
Даже эхо проигнорировало его зов. Побежал назад по тропе. Через пять минут сквозь хлюпанье и шелест небесных струй послышалось ее пение. Как сказал бы Бах, дождь был плохо темперирован, а пение темперировано профессионально, хотя и не было человеческой песней в привычном понимании. Лесник выбежал на кочкастый лесной кусочек тундры и замер: на площадке диаметром метров в пятьдесят танцевала Дана, подпевая себе. Ее одежда была разбросана по краям тундровой лужайки, и по телу стекали ручьи. Из-под притоптывающих ступней взлетали веселые брызги.
