– Обязательно, Дуся.
Марат надкусил картофелину и тут же захотел ее выплюнуть – вкус у картошки будущего был таким же, как у парафиновой свечки. На кой тебе, глупая, холодильник? Электричество-то дают только на время новостей. Одна надежда – теплоэлектростанции на дровах. Далеко же вы на них уедете дедовским способом, малообеспеченные мозгами слои населения. Хотя… Как посмотреть. В свете мировых новостей, ленинский лозунг «Лучше меньше, да лучше» был весьма актуальным. Ага, ты еще вспомни пословицу «Не до жиру, быть бы живым». Где гарантия, что все увиденное в теленовостях не подделка?
Вербицкий напряг все отпущенное ему Богом терпение, чтобы прожевать картофелину, которую так неосмотрительно сунул в рот. Ему очень хотелось домой. В Беларусь, которая еще не достигла высшей стадии стабильности.
– Соли бы сюда…
– Соли?
– Именно соли, – Марат улыбнулся, что стоило ему большого труда – кусок картофелины застрял где-то на полпути к желудку. – Картошку в мундирах обычно едят с солью. Что тут удивительного?
– Вам нужна соль?!
Вербицкий хотел ответить что-нибудь резкое, но запнулся, увидев выражение лица Дуси. Она смотрела на привередливого гостя так, словно он попросил не щепотку соли, а ящик тротила.
– Знаете, Марат, – женщина распахнула дверцу шифоньера и сняла с вешалки некогда синий, а теперь безнадежно выцветший халат. – Не в курсе, как там у вас в городе, а у нас все по правилам. По закону. Любому ребенку известно, что соль – это яд. Вы наплевательски относитесь к своему здоровью и…
– Договаривай, Евдокия.
– И совсем не похожи на руководителя. Я поищу для вас соль. Возможно, у соседки немного будет. У нее муж складом удобрений заведует. Но не обещаю.
– Премного благодарен за ваши старания.
Ты теряешь доверие, Вербицкий. Твой статус упал ниже плинтуса. А чем чревата утрата доверия в две тысячи сорок первом году? Народным гневом, братишка. Здесь играют по правилам. Уважают закон. По закону соль жрать не положено – губа треснет. А разгуливать перед посторонним мужиком в ночной сорочке положено? Может стыд здесь считают пережитком буржуазного прошлого?
Марату вспомнился рассказ прадеда – одного из первых коммунаров района. В семнадцатом эти резвые ребята быстро раскумекали что к чему. Объединившись в коммуну, реквизировали все имущество местного помещика. Тот даже возмутиться не успел, настолько быстро оказался у стенки и получил пулю в лоб.
Разделавшись со своим угнетателем, коммунары зажили припеваючи: в кладовых у барина оказалось много припасов. Поскольку жрачки было выше крыши, решили, что светлое будущее уже наступило. Первым делом замутили общую для обоих полов баню, оправдываясь лозунгом «Долой стыд!».
Такая мелочь, как полевые работы, коммунаров не беспокоила. Выходить в поле, выходили, но никто не видел смысла в том, чтобы вкалывать в поте лица. Каждый швырял косу в кусты и спал, пока звонкий удар в рельсу не приглашал коммунаров к обеду.
К осени припасы закончились, а новых, горе-большевички не заготовили. На общем собрании было принято решение расформировать коммуну. Просуществовала она всего полгода, но какой живучей оказалась идея! Все, что Вербицкий успел увидеть в две тысячи сорок первом году, просто-таки пело «Интернационал». Воспитанный в ненависти к любым проявлениям большевизма, Марат не удержался от каверзного вопроса, повисшего на языке.
