Да знаю, знаю, подавляй, не подавляй, факт остаётся фактом: вообразил я именно Уму. Причем в обнажённом виде. Воображал я свои к ней прикосновения, объятия и даже прогулку под луной, под Луной, которую мы тут со времён мирового ядерного конфликта не видели – небушко не в том состоянии. И так хорошо с Умой было… О чём говорили, не помню. Помню прикосновения. Теперь вот сижу и думаю: может само пройдёт?
Но вот мои полулюбовные раздумья прерывает Торгаш. Он (как всегда без стука) входит в комнату с нашей новой книжечкой в руках и говорит:
– Ум. (Кажется, я понял, кто эта Ума для нас.)
– Ум? (И кто же?) – спрашиваю.
Торгаш садится на пуфик напротив меня, открывает книгу и начинает читать:
– «Ум. Ум? Ум. Ум? Ум. Ум. Ум…» («Раздаётся заливистый смех Виолы, и Тху расплывается в улыбке. Я. Это что ещё за невидимый глюк? Испуганно и вопросительно смотрит на Тху. Ты в курсе, что это такое, да? Смех Виолы раздаётся с новой силой. Тху. Это и есть Виола. Я. Кто? Тху. Женщина внеземной красоты. Я. Блин, какой красоты? Я её вообще не вижу! Голос Виолы. А ты меня представь. Такой, какой хочешь. Не стесняйся.») – Торгаш поднимает на меня глаза. – Ум? (Понимаешь?)
– Ум. (Пока не очень.) – отвечаю я абсолютно искренне. А сердце ёкает – вдруг он решил, что Уме приходить сюда больше не нужно…
– Ум? (Эта девочка – наша новая связь с миром, понимаешь?)
Отрицательно качаю головой. Торгаш продолжает:
– Ум. Ум. Ум. (Она, вероятно, лжива, но это от способности быть кем угодно. У неё талант, она может быть нашим… назовём это так, торговым агентом. Мы-то с тобой ещё долго не сможем наружу показаться.)
– Ум? Ум… (А как же Умау? Он у нас вроде бы в роли агента…)
Торгаш усмехается и машет рукой, в которой держит книжечку.
– Ум. (Он, конечно, старается, но неаккуратно и бесталанно, спалит он нас когда-нибудь.)
– Ум? (А Ума нас не спалит?) – моему удивлению сейчас нет предела, Торгаш никогда не был так доверчив и легкомыслен. Или он тоже на юную красотку запал?
Торгаш садится на кровать рядом со мной и говорит:
– Ум. Ум. Ум! (Ты забываешь о десятилетиях довоенного матриархата. Он ведь никуда не исчез, и в Построссии большинство граждан по-прежнему с большим доверием относятся к женщинам, к тому, что они думают и говорят. В общем, с этой Умой наша потенциальная аудитория значительно расширится, так что мы сможем продавать… просвещать гораздо больше людей!)
Я киваю, пытаясь понять, серьёзно он это всё или нет.
Вдруг Торгаш хлопает меня по плечу.
– Ум! Ум? (Эх, коллега, нам бы ещё парочку таких податливых невидимок, да мы бы такую культурную революцию совершили! Помнишь, о чём мы мечтали в начале нашего пути?)
– Ум? (Ты всё ещё хочешь замутить культурную революцию?)
Торгаш мрачнеет в лице.
– Ум. Ум. Ум. (Нет. Уже нет. Понятно же, что никаким массам это не нужно.)
Торгаш встаёт с пуфика, кладёт книжицу рядом со мной в закрытом виде и выходит из комнаты. Всё-таки какая в нём сила духа. Торгаш всё знает и понимает самым трезвым образом. Как это должно быть горько – всё знать и понимать. Я вот так и не могу внутренне смириться с тем, что навсегда останусь в подполье, что книги и полноценный русский язык уже никогда не будут нужны большинству людей, ведь история – процесс необратимый. И, конечно, не будет никакой культурной революции, о чём речь вообще? И я не могу с этим смириться. Может быть, я потому к вам и подключаюсь в режиме реального времени, чтобы успеть хоть что-нибудь рассказать. Наш, назовём его так условно, литературно-языковой притон рано или поздно накроют. Сейчас наша постстрана находится в режиме установления новой диктатуры, не до остатков культуры пока…
