В те времена роль пульта с дистанционным управлением выполнял отцовский окрик: «Шон! Дон! Марк! Кто-то из вас, пиздюков, спуститесь вниз и переключите мне на другую программу». Настройка мудреного высокочастотного канала вроде Channel 52 или KBSC-TV Corona на раздолбанном черно-белом телевизоре с комнатной антенной без одного уха требовала рук, чутких, как у сосудистого хирурга. Зажав пассатижами почти утопленные в корпус колесики, пытаешься попасть на нужную частоту – да еще эта чертова горизонтальная и вертикальная развертка! И вот уже мурлычут валторны, выводя музыкальную заставку, выплывает логотип сериала. Кольца обогревателя-змеевика раскалились докрасна, словно костер Дядюшки Римуса.
– Дядюшка Римус, то есть Хомини, расскажи нам еще одну историю.
– Не помню, слышали вы или нет, как я дал просраться Дарле в двенадцатой серии про наш клуб юных мужчин-женоненавистников…
Только теперь я понимаю, что Хомини, пытавшийся согреться в лучах давно потухшей славы, был совершенно ку-ку. Но тогда нас забавляли его характерные телодвижения, когда на экране мелькали кружевные панталоны Дарлы.
– Скажу вам, что в жизни эта сучка была не так уж соблазнительна, как в кино. На, получи за Альфальфу, Микки, Порки, Чабби, Фрогги, Батча, Уолли, за всех наших парней! – кричал Хомини, ритмично раскачиваясь и оргазмически впечатывая свои чресла в экран. Понятно, что Хомини злился. Он хотел заслуженной славы, но не получил ее.
Кроме рассказов о своих сексуальных завоевательных походах, Хомини любил похвастаться знанием четырех языков, потому что каждый фильм выходил в четырех версиях – на английском, французском, испанском и немецком. Когда он сказал это в первый раз, мы рассмеялись, так как его персонаж Гречиха только и говорил, что «О’тей, Спэнки» (на старый негритянский манер, словно у нее каша во рту), а «О’кей, Спэнки» – это «О’кей, Спэнки» на любом, блядь, языке. Однажды мы смотрели мой любимый эпизод «Молоко и каша», и Хомини приглушил звук как раз на том самом месте, когда маленькие негодники из пансиона «Блик-Хилл» уселись завтракать. Старик Кэп все никак не дождется пенсии, а его жена, повадками и лицом в морщинистых складках напоминающая шарпея, ругается на непослушных ребят. Один из маленьких негодников, который доил корову и опрокинул ведро с молоком, шепчет соседу и просит передать по кругу слова, которые мы и так знаем наизусть – можно даже не включать громкость.
«Не пей молоко», – хором произносим мы.
«Почему?» – спрашивает белый мальчик на экране.
«Оно испорченное», – шепчем мы.
Не пей молоко. И передай по кругу. И тут Хомини начал повторять эту реплику на разных языках:
No bebas la leche. Porque? Está mala.
Ne bois pas le lait. Pourquoi? C’est gate.
Trink die Milch nicht! Warum? Die ist schlecht.
Не пей молоко. Почему? Оно испорченное.
«Испорченным» молоко было потому, что по стаканам разлили разбавленную водой штукатурку, которая затвердеет, когда дети выльют ее в кашу, а Хомини испортила детская популярность. Если в каком-нибудь эпизоде делались «купюры» из соображений политкорректности, Хомини дулся и топал ногами:
– Они вырезали меня из этой сцены! Там Спэнки должен найти волшебную лампу Аладдина, потереть ее и сказать: «Пусть Хомини превратится в мартышку, пусть Хомини превратится в мартышку». И тут – оба-ёба! – я превращаюсь в ебучую мартышку!
– В мартышку?!
