С девушками Сергей переписки не вёл – так получилось. С Ниной связь прекратилась почти сразу, в первые месяцы службы. Светлана за год прислала ему две открытки – он отправил ей десять писем и больше решил не писать, так как не видел в этом никакого дальнейшего смысла. И после того как он решил, что больше не будет писать ей, после пяти лет бесполезных усилий и жестоких самоограничений, сделавших его чужим среди своих, он почувствовал невероятное облегчение, как будто сбросил с себя тяжёлый груз, который тащил все эти годы. «Свобода! – сказал он. – Ничто больше не связывает меня с прошлым, данными себе обещаниями и самозапретами».
Да, прошло время данных когда-то в юности обещаний верности той, которую он для себя выбрал, но которой, как Дульсинее Тобосской, не было никакого дела до его обещаний и самоограничений. Она была обыкновенной девочкой – далёкой и потому недоступной, а он был неисправимым романтиком – наивным и упрямым. Он писал наивные стихи о своём одиночестве, медленно, но упорно совершенствуя своё мастерство. А придуманные и взятые на себя когда-то самоограничения так и остались с ним на всю его жизнь, потому что стали его сущностью, от которой он уже не мог избавиться.
Третьего мая ему приснился сон: как будто он вернулся домой после службы, а дома всё осталось по-старому, как было в то майское утро, когда он бежал на станцию, боясь опоздать на поезд. Ничего не изменилось: те же, знакомые с детства, вещи стояли на своих местах, та же школа, всё те же учителя и ученики; и он вместе со своими одноклассниками собирает металлолом после уроков.
Ничего не изменилось…
От этой неменяющейся картины ему стало обидно, и он проснулся. «Неужели так может быть на самом деле? – подумал он. – Прошёл целый год и ничего не изменилось?» Для него-то прошедший год, даже при всём кажущемся однообразии военной жизни, был годом больших перемен как в физическом, так и в духовном плане.
Он лежал и думал о том, что же всё-таки он приобрёл для себя за год службы в армии. Он прожил этот год самостоятельно, без родителей, и пережил самые тяжёлые моменты: издевательства и унижения, каким обычно подвергают молодых солдат недалёкие умом старослужащие. Он не сломался и выстоял, и не принял эти дикие «правила» казарменной жизни, насаждаемые с попустительства ротных начальников отпрысками бывших бандеровцев. Он был вырван из привычной гражданской жизни и уже целый год наблюдал её со стороны. В нём зародилось и жило то новое для него осознание, что он лишён прежней свободы и многих прав и что положение его в данный момент, вероятно, не многим отличается от положения заключённого в тюрьму (отличие только в одежде и в праве носить оружие). И всё это вместе взятое было для него большим испытанием, которое надо было выдержать. Он уже научился главному – самые тяжёлые моменты службы пропускать сквозь себя, как воду сквозь сито, как будто не замечая всего того тяжёлого, что неслось и наваливалось на него. Такой подход помогал выжить и не потерять человеческий облик. Армия сбросила с него розовые очки иллюзий и показала жизнь в её подлинном свете, где он был никем и где нужно было только выживать.
Но как бы там ни было тяжело, он всё же любил армию и был благодарен ей за то, что она за короткий срок научила его тому, что другим приходиться осознавать в течение жизни.
Во вторник, в конце рабочего дня, когда офицеры уходили домой, Сергею позвонили из строевой части и сообщили, что на его имя получена телеграмма. За несколько минут Сергей добежал до почты и получил телеграмму. В ней было написано: «Тяжело болен отец Полынина Сергея. Инфаркт. Прошу отпуск. Райвоенком Читалов. Наличие печати подписи военкома удостоверяю оператор телефонной связи Глушкова».
