Главным было – не появляться до отбоя в казарме, чтобы подольше не видеть её опостылевший быт, мало чем отличавшийся от тюремного. Его возмущало и одновременно поражало то, насколько живуче в человеке, а особенно в человеке невежественном, его звериное начало. Он не мог находиться в казарме, потому что не мог слышать тех непереводимых на вражеские языки звуков, при помощи которых изъяснялись его ровесники и прапорщик Палий. Про себя он знал, что через полгода, когда он станет старослужащим, он постарается прервать эту передаваемую «по наследству» эстафету тюремных правил и отношений, то есть всего того, что называется дедовщиной. И все ребята его призыва, набранные из центральной России, разделяли его мнение.
Дедовщина процветала не в последнюю очередь благодаря таким офицерам, как угрюмый и не видящий для себя перспектив капитан Пещеров. Малейшая попытка самих военнослужащих изменить в роте сложившийся характер неуставных отношений неизменно вызывала у капитана Пещерова гнев и обвинение в призыве к расшатыванию дисциплины. При этом весь он выглядел каким-то жалким и забитым. Должность ротного была тупиковой в его карьере, подняться выше капитана он не мог и потому был обижен на весь белый свет. Его вполне устраивал сложившийся в роте порядок взаимоотношений, и он оберегал этот порядок, как биологическое равновесие в аквариуме.
Так размышлял Сергей, лёжа под сосной на солнечной стороне поляны в первый день боевых учений дивизии. По опыту он знал, что чем дольше будут длиться эти учения, тем больше будет стекаться в штаб всякого секретного материала, из которого потом сложатся графики и таблицы, которые ему придётся вычерчивать независимо от времени дня и ночи.
А пока была пауза, он лежал на своей солдатской шинели и вспоминал своё детство и школьные годы, потому что иного прошлого у него не было и вся жизнь была ещё впереди.
Но ничто на свете не бывает вечным – и этот счастливый день подошёл к концу.
4
Вечером из Лиды за Сергеем пришла машина. Оказалось, что оставленные в штабе дивизии двое писарей были перегружены работой, и руководивший ими подполковник Кузнецов был вынужден позвонить полковнику Мазурову и попросить вернуть рядового Полынина в часть, на что начальник боевого отдела дал добро.
К полуночи Сергей был доставлен в часть. В казарме было непривычно пусто, весь личный состав находился на учениях, только свободные от работ музыканты дружно спали на своих местах в конце большого кубрика. Сергей, поговорив с дневальным, повесил на вешалку свою шинель и уже было хотел ложиться спать, как зазвонил телефон и дневальный передал Сергею команду – явиться в штаб.
В обеих комнатах боевого отдела, несмотря на поздний час, кипела работа. Связисты то и дело приносили сведения о работе полков, подполковник Кузнецов, сидя за своим столом, сводил поступающие данные в таблицы, выводил разноцветными карандашами сравнительные графики выполнения полками нормативов и передавал свои черновые наброски писарям. Михаил и Александр клеили из миллиметровки «простыни», крепили к ним деревянные рейки и начинали вычерчивать полученные таблицы и графики разноцветной тушью. Вторые сутки они не ложились спать. Готовые схемы подполковник Кузнецов относил и вывешивал в актовом зале на обозрение присутствующим там членам проверяющей комиссии из штаба армии.
– A-а, помощник пришёл! – обрадовался подполковник, увидев появившегося в дверях Сергея.
