Комендантская рота была освобождена от нарядов на кухню. Это была её привилегия, но однажды, уже зимой, привилегию на время отменили. Всего на два месяца, но Сергею эти месяцы запомнились на всю жизнь.
Каждый день рота должна была посылать одного человека на кухню в солдатскую столовую, в которой питался весь личный состав Северного городка. Тот, на кого падал жребий, шёл в столовую как обречённый, отданный в жертву на съедение дракону. Шесть раз такой жертвою становился Сергей. Каждый раз, когда прапорщик Палий за сутки до дежурства оглашал список назначенных в наряд и Сергею выпадало идти на кухню, он воспринимал это назначение как смертный приговор и весь день пребывал в состоянии обречённого. После обеда в четыре часа он брёл в столовую и, приняв смену, надевал переходящий, как вымпел, промасленный и почти чёрный от грязи защитный «скафандр», стоявший в углу посудомоечной. Так в шутку солдаты называли жёсткую, как пожарный рукав, брезентовую робу, в которой полагалось работать у ванны с кипятком. Каждый раз, идя в наряд на кухню, Сергей уже заранее знал, что его распределят именно туда – в эту жуткую посудомойку. Новичкам всегда достаётся самое трудное – таков закон службы.
Столовая была рассчитана на пятьсот человек, это означало, что после каждого приёма пищи нужно было вычистить и перемыть пятьсот алюминиевых мисок и такое же количество кружек и ложек. Вся эта груда металла сваливалась в ванну с кипятком, откуда потом голыми руками выхватывались миски и кружки и выкладывались на стол. После смены руки ещё сутки «горели», а иногда на пальцах сходила кожа.
Уже после службы, когда Сергей учился в институте, он, приходя в студенческую столовую, с содроганием вспоминал свои шесть нарядов и с удивлением смотрел на добровольно работающий там персонал.
2
В половине четвёртого утра работа была закончена. Полученное накануне вечером задание было выполнено, и даже на сон оставалось целых три часа. Сергей подождал, пока высохнет тушь, свернул в рулон набитую на деревянные рейки трёхметровую «простыню» со сводной таблицей показателей по итогам штабных учений четырёх полков дивизии и вместе с тремя другими таблицами отнёс свою ночную работу в секретную часть. Постучал в обитую железом дверь. Через минуту заспанное лицо ефрейтора Оберенко показалось в окошке.
– Принимай, – сказал Сергей, просовывая в окно охапку длинных рулонов. – Четыре таблицы.
– Закончил? – для убедительности спросил Оберенко.
– Да, закончил.
Секретчик принял рулоны и подал тетрадь.
– Распишись, – сказал он, зевая.
Сдав ключи от отдела дежурному офицеру, Сергей вышел на улицу. Было ещё темно. Влажная освежающая прохлада вцепилась в грудь, и он жадно вдыхал зыбкий аромат весенней ночи, наслаждаясь тишиной и покоем. Несмотря на усталость, он не торопился в казарму, желая надышаться свежестью ночи и насладиться своим одиночеством, не так уж часто выпадающим на службе. Цокающий звук его подкованных сапог, как звук метронома, отчётливо раздавался в ночной тишине спящего городка.
Стояла середина апреля 1971 года. Подходил к концу первый год его службы в армии – в этом Северном городке со старыми польскими постройками, расположенном на окраине города Лида. Девять последних месяцев он работал писарем-чертёжником в боевом отделе штаба дивизии. Он приобрёл большой опыт в своей работе и надеялся, что этот опыт пригодится ему в дальнейшей жизни, так как после армии он собирался поступать в институт.
