Заставив себя принять неизбежность происходящих в её жизни удовольствий или неудовольствий, она обрела некую степень свободы – свободы от переживаний.
Ни жара, ни палящее солнце, ни больно кусающиеся оводы, донимающие лошадей, которые дергались и нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ни дождь, порой застающий обозных кляч в непривычной тесноте улиц на скользком булыжнике да без всяких попон, ни противные Canis vulgaris, считающие своим долгом облаять оказавшуюся в их зоне влияния лошадь, а если та не обращает внимания, даже и куснуть её за лодыжку, короче говоря, ничто не могло вывести старую Equus из состояния тупого защитного безразличия.
Когда страшно тёр хомут, когда сбивались или растрескивались копыта, когда зудела и чесалась давно не мытая, искусанная насекомыми шкура, Equus только ещё больше отрешалась от бытия, уходя в некий сон с открытыми глазами. За это её и ценили, за это её и старого Возницу и держали в обозе. Исправно работать – вот их назначение.
Она была одной из немногих лошадей, которые спокойно ходили в шорах и никогда не артачились – так даже удобней. Пусть человек определяет, как и куда ему ехать, а её дело – чутко слушаться поводьев и сквозь бесконечную дрёму слушать единственный голос – голос Возницы. И выполнять его команды.
Иногда она болела, но от работы это, естественно, не освобождало, Хозяин, однако, неплохо разбирался в её состоянии и становился в такие дни более внимательным: усиленно кормил, берёг от перегрева или переохлаждения, бывало, даже добавлял какой-то горькой дряни в овёс или в пойло. Приходилось употреблять.
Equus уже не помнила себя юной, период жеребячества напрочь стёрся из её памяти. Лишь иногда в тишине душных ночей ей вдруг мерещились какие-то зелёные сияющие пространства, какие-то очень большие тенистые деревья, множество пёстрых домашних птиц. Её посещало необыкновенное чувство лёгкого бега, почти полёта. И радость, и восторг!
Тогда она, вздрогнув, просыпалась, глубоко и шумно дыша, переступая, фыркая, распугивая ночной суетливый народец – мышей да крыс, которые бросались врассыпную из-под её ног, а иногда даже и скатывались с её спины. Ничего, совсем не вредные соседи. Много они всё равно не съедают, подбирают остатки.
Equus также никогда не знала коней. Иногда она улавливала где-то вблизи возбуждающий резкий запах конского гона, но с годами он стал ей даже противен. Иногда она сталкивалась морда к морде с горячими огромными конями, гарцующими под чернокожими Десятниками или другими служивыми, иногда она вдруг помимо своей воли чувствовала волнующие приливы своего чрева, но все это ей было ни к чему, всё равно её участь – тащить телегу или дремать у коновязи. Так зачем все эти переживания? Одни неудобства! и она, многоопытная рабыня, гнала их от себя, занавешивая свой печальный взор пеленой бесконечной дрёмы.
Единственное, к чему она всю жизнь не могла привыкнуть – это к трупам в её телеге. Никогда! Никогда она не могла спокойно возвращаться из похода – её будто что-то давило сзади, будто вся энергия смерти холодила её круп.
Как они могут спокойно, как поленья или какие-нибудь там пыльные мешки с барахлом, перекидывать и перекладывать эти окровавленные тела своих жеребят? Да и где они берут их в таком количестве? а кровь – К её запаху невозможно привыкнуть! Equus боялась крови. Но что поделаешь, видимо, человеку и это зачем-то нужно, а если ему нужно – он не останавливается ни перед чем.
