Набравшись храбрости, я нажимаю на дверной звонок, так сильно вдавливая кнопку внутрь, что палец начинает белеть. Дверь открывают почти сразу. На пороге женщина в домашнем голубом костюме.
– Вам кого? – она тушит сигарету в пепельнице, стоящей на комодике и тщательно осматривает нас.
– А Боря ведь здесь живет, да? – старательно улыбаясь, интересуюсь я.
– Борюсик, к тебе пришли! – орет она так громко, что закладывает уши.
– Кто там мам?! И я просил никогда меня так не называть! – доносится мужской крик из другой комнаты.
– Иди сам посмотри! Я их не знаю! – мы переглядываемся с Эдиком и стараемся выдавливать доброжелательные улыбки. С каждым новым криком делать это становится все сложнее.
После еще пары окриков с матерью, Борюсик выходит к нам. Ему где-то около двадцати пяти – тридцати. Уже какой-то обрюзгший, низенький, с недельной щетиной на лице и в растянутых майке и трениках.
– Че вам? – так же, как и его мамаша, он окидывает нас оценивающим взглядом. А затем, словно что-то вспомнив, прищуривается. – Я вас знаю, да?
– Нас прислал Иннокентий, – говорю я тихо. – Он сказал, что вы сможете мне помочь.
Борюсик испуганно смотрит на нас, а затем порывается закрыть дверь, но Эдик подставляет, и дверь бьется о нее. – Я больше с ним не работаю. Говорил же, чтобы оставили меня в покое.
– Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста! Я не хочу понять, почему я помню о своем прошлом одно, а мне говорят совершенно другое. Мы такие же, как ты! Правда!
Борюсик еще раз пытается захлопнуть дверь, но Эдик принципиально не убирает ногу.
– Я не буду вам помогать. Иначе они узнают. Они найдут меня и заберут. Или еще хуже – убьют. Я, я обычный. Нормальный. Я не такой, как вы, – жирок на подбородке у Борюсика трясется, глаза кажутся влажными. Он что, расплакаться собрался?
– Слышишь, ты, маменькин сынок? Мы не уйдем отсюда, пока ты не вернешь нормальные воспоминания этой девушке, – Эдик ухитряется схватить за грудки парня и встряхнуть его.
– Я ей ничего не менял! Никогда вообще не видел! Отпустите меня, пожалуйста, – бормочет он. – Иначе я буду кричать!
– У нас есть другая информация.
Борюсик сдается. Он тяжело вздыхает и приглашает нас войти в квартиру.
Его комната напоминает свалку. Кровать, пол и остальные горизонтальные поверхности заставлены грязной посудой и пивными банками. Грязные вещи разбросаны в хаотичном порядке. И душок в комнате стоит соответствующий.
– С матерью живет, а такое ощущение, что один, – Эдик показательно зажимает нос пальцами и ногой скидывает обертки от чипсов с кровати. – Садись, я почистил.
Я присаживаюсь на краешек.
– На меня сегодня столько свалилось! – начинаю я. – Мне сказали, что я до шести лет училась в школе для детей-индиго. А потом меня удочерили. Но я помню, как ездила с родителями на раскопки. Каждый год. У меня были друзья среди детей археологов. А Иннокентий Алексеевич сказала, что мне просто заменили воспоминания. И вы можете с этим помочь.
История получилась какая-то сумбурная, смазанная, но Борис вдруг расплывается в улыбке.
– Маруська? Это ведь ты, да? Я смотрю лицо знакомое, – я только удивленно хлопаю глазами. Он меня знает, а я его нет. – Да, я помню, как менял тебе воспоминания. Было весело. Мы смотрели фильмы о раскопах, я читал тебе книги. Мы хорошо тогда сдружились, хоть тебе было лет шесть, а мне двенадцать. А потом они тебя забрали. Скажи, ты меня не помнишь?
