– …да, перестраховка нам не помешает! Особенно в такой шаткой ситуации, как сейчас.
– Как раз сейчас ситуация нормализуется.
– Не совсем, она остаётся опасной.
– Хорошо, я могу отчасти согласиться с вами, но всё же, что вы от меня хотите именно сейчас?
– Чтобы ВЧК взяла под контроль это дело с тайником Разина!
– Вы уверены? Это ли сейчас главное?
– Это чрезвычайно важно! Вы знаете, что о Разине до сих пор поют песни? Крестьяне, рабочие.
– Да, вероятно…
– Вот! А когда на востоке Колчак, на севере Юденич, а на юге Врангель, нам очень, очень важно поскорее возвести среди народа этот благородный образ первого на Руси революционера!
– Я могу не слишком хорошо ориентироваться в вопросах идеологической борьбы, но вашим словам доверяю.
– Это прекрасная идеологическая борьба, Феликс Эдмундович! Будьте уверены! Разин – донской казак, восставший против царя. А кто, как не казачество, доставляет нам сейчас наибольшие проблемы! Так значит, нам настало время писать новую историю! В которой народ, в том числе и сами казаки, должны увидеть противостояние казачества и царской власти.
– Что мне делать непосредственно сейчас?
– Вы должны изучить все царские документы о Разине, отчитываясь о каждой важной зацепке.
– Вы уверены, что я смогу правильно определить эти зацепки?
– Уверен. Вам будет предоставлен полный доступ к архивам. Отчитываться будете лично мне.
– Вам? Не товарищу Ленину?
– Нет, именно мне.
– У меня осталось только два вопроса!
– Пожалуйста!
– Могут ли архивы переехать на Лубянку, чтобы я не отрывался от главного рабочего места?
– Безусловно.
– И я должен изучать архив лично, либо могу поручить это кому-то из своих соратников?
– Думаю, вам и так хватает забот. У вас есть надёжные люди?
– Петерс.
– Хорошо, поставьте над архивами его. Но помните, мы с вами отныне должны встречаться как можно чаще для корректировки полученных сведений из этого архива. И конечно же послание царя… Тайник на этой реке Растеряевке нужно будет обязательно отыскать!
– Я понял вас, Лев Давидович. Если это всё, то я, пожалуй, пойду.
– Предлагаю выпить ещё коньяку. Ноябрь выдался ужасно холодным…
– Если вы полагаете, что мы заслуживаем этого, то давайте… – Дзержинскому захотелось прогреться, перед тем как выйти на мороз.
– Безусловно, заслуживаем!
На этом диалог с Троцким закончился.
Дзержинский проснулся от свиста чайника и понял, что задремал. Он неторопливо поднялся, поставил стакан в подстаканник, бросил туда заварку и залил кипятком. Затем охватил подстаканник ладонями, чтобы погреть замёрзшие пальцы. В дверь постучали.
– Войдите, – сказал Дзержинский.
– Вызывали, – в дверном проёме появился Яков Петерс.
– Заходи, Яков Христофорович. Присаживайся. Чайку′?
– Не откажусь, Феликс Эдмундович.
Они сели за столом напротив друг друга.
– Вот как ты думаешь, Яков, какая у нас тобой роль в истории? – спросил Дзержинский, дуя на горячий чай.
– Борьба с контрой… К чему ты спрашиваешь?
– Мы с тобой занимаемся одним делом… А ты, вот, помнишь всех расстрелянных?
– Что мне, всякую шваль ещё вспоминать? – Петерс смутился.
– А я думаю, помнить нужно… – Дзержинский пребывал в задумчивости, – В назидание… А ты любил? Кого-нибудь по-настоящему в жизни любил?
– Да что с тобой, Феликс!
– Просто мысли… Ну, так любил? – откровенничать с Петерсом было приятнее, чем с Троцким; тот был более прост, отвечал без задней мысли.
– Любил родителей… Жену люблю и дочь…
