– Богато живете вы там, на фронте, – в глазах тети Нины промелькнула зависть. Промелькнула и пропала, кажется, она сама смутилась своих слов, – ты не подумай, Петь, я не завидую, просто голодно стало в последнее время. В магазинах очереди, да и не купить там ничего кроме хлеба. А на рынке деревенские за продукты так цены дерут, – женщина махнула рукой.
– Да я и не подумал ничего, теть Нин. Давайте садитесь за стол, снедать будем.
– А ты изменился, – протянула соседка, – возмужал. Она смотрела на этого молодого мужчину и не узнавала в нем того сорванца Петьку, который еще недавно наводил шороху на окрестные сады. Сейчас перед ней стоял взрослый, многое повидавший человек со странным блеском в серых жестких глазах. В светлых, коротко стриженых волосах белым пятном выделялась седая прядь. Прихрамывающая походка говорила о недавнем ранении. От старого Петра не осталось практически ничего. Тетя Нина тяжело вздохнула. Как быстро и сильно меняет людей война! А ведь где-то там, на фронте сейчас и ее два сына. Вернее на фронте пока один старшенький Васька. А вот младший Степка учится в артиллерийском училище. Но в каждом письме пишет, что как можно скорее мечтает оказаться на фронте и бить проклятых захватчиков. Глупенький, разве же можно такое писать матери! – Как так-то получилось, Петь, что на тебя живого похоронка пришла?
Петр с тревогой посмотрел на мать. Та, уловив его взгляд, сказала:
– Рассказывай уже, я в порядке.
Верка, накрыв на стол, тут же уселась рядом восторженно и с любопытством глядя на брата. Мама поднялась с кровати и тоже пристроилась за столом, то и дело, касаясь рукой сына, будто еще не до конца поверила, что он живой сидит рядом с ней. Петр начал свой рассказ, опуская детали и тяжелые моменты. В его повествовании не было страшных немецких бомбежек, тяжелого отступления, гибели товарищей. Каким-то шестым чувством Петр понимал, что нельзя об этом рассказывать матери и тете Нине. Он говорил о том, как они бил врага, как разбомбили аэродром, как в неравной схватке их самолет был сбит и он выпрыгнул с парашютом в тылу у немцев. Наверное, тогда и прислали из полка похоронку. Только сейчас в голову Петру пришла мысль – если прислали похоронку, значит, точно знали, что их сбили, и они погибли. Получается, кто-то из их эскадрильи выжил и добрался до своих. Интересно кто? Хотя, теперь уже не важно, в полк он вряд ли вернется.
Не вдаваясь в подробности, помня о секретности, Никифоров рассказал, как его раненого спас Сашка, как они вернулись в Москву, только вместо вертолета, был присланный специально за ними самим товарищем Сталиным самолет. Ну не удержался Петр, чтобы не прихвастнуть. А когда он стал рассказывать, как его награждал лично сам товарищ Сталин, даже Верка неверяще воскликнула:
– Ну, это ты свистишь, чтоб сам товарищ Сталин!
– Честное комсомольское! Я даже в кабинете у Иосифа Виссарионовича был, в Кремле.
– В самом Кремле?! – в три голоса ахнули мама, Верка и тетя Нина.
– Да. Так получилось. Ну а потом мне вот отпуск дали по ранению и за героизм! На целую неделю!
– Так ты через неделю опять на фронт? – как-то сразу осунулась мать.
– Через пять дней. Неделя вместе с дорогой. Нет, пока не на фронт. На курсы направляют.
– И кем будешь потом? – с любопытством спросила Верка.
– Летчиком.
– Так ты же и так летчик!
– Я не летчик, я штурман, – снисходительно ответил сестре Петр.
