– Да меня ребята засмеют! Ты меня это… дискредитируешь…
– Чего-чего я делаю??
– Дискредитируешь, говорю, в глазах ребят – вот чего!
«Вот засранец, – не без доли восхищения подумал Валерий Степанович. – Смотри, какие слова знает!» Но вслух произнёс другое:
– Толик, не пререкайся с отцом! Лучше бы математику подтянул. Всё, в четыре подойду. Дождись меня!
Когда Люба узнала о злодее, она так перепугалась за сына, что попросила мужа вообще никуда не пускать Толика, пока бандит не будет пойман. Но Валерий Степанович её успокоил, пообещав каждый день сопровождать сына в школу и обратно. Толик поначалу жутко смущался, но потом привык. Легенда о беглом злодее прижилась… Кукушкину, однако, легче не стало. Он был почти на сто процентов уверен, что зловещий визитёр прибыл из так называемой «конторы». Профессор мало что знал о спецслужбах и не имел к ним ни малейшего отношения, но какое-то смутное ощущение замыкающегося пространства и медленно наползающий страх, ранее совершенно чуждый Валерию Степановичу, подсказывали ему, что незнакомец с гипнотическими глазами не какой-нибудь актёр погорелого театра, нанятый газетчиками, чтобы запугать учёного, а самый что ни на есть настоящий сотрудник той самой структуры, которую многие боятся и ненавидят. Таких тяжёлых ледяных глаз Кукушкину ещё не доводилось видеть.
После той беседы, если, конечно, её можно таковой считать, у профессора ухудшился аппетит. По ночам он то и дело вскакивал в поту и крался на кухню, чтобы заглушить тревогу пятьюдесятью граммами «беленькой». Днём Кукушкину всюду мерещились два зорких глаза незнакомца – то за тонированным стеклом чьей-то машины у подъезда, то за мусорным баком, то за водосточной трубой. Он шарахался от каждой тени. Он стал нервным и раздражительным. Испугавшись за самочувствие мужа, Люба чуть ли не силком потащила его к психиатру. Им оказался молодой армянин с грустными глазами и мягким акцентом. Внимательно выслушав Любу, он задал пару вопросов Кукушкину, установил лёгкую астению, назначил адаптогены и посоветовал отдохнуть где-нибудь на юге, например в Крыму. Но профессор был слишком загружен работой, и об отдыхе не могло быть и речи. Понятно, что о суде с газетой Кукушкин теперь и не помышлял. Главное сейчас – прийти в себя. Как страшный сон вспоминал Валерий Степанович ту злосчастную встречу с незнакомцем. Впрочем, безликий так и не появился, и профессор понемногу успокоился. Более того, пошёл дальше, дав наконец Толику «вольную». Сей акт невиданного либерализма отец семейства прокомментировал незатейливо: преступника поймали. «Слава богу», – перекрестилась Люба, хотя верующей не была. Дома всё устроилось, но вот в душе Кукушкина начиналась какая-то странная химическая реакция, проверить которую формулами было, скорее всего, невозможно. Смутное недоверие и к сильным мира сего, и к СМИ вселило в учёного если и не глубочайшее разочарование, то бледную его тень. Как выяснилось, этого было достаточно, чтобы задуматься о том, как всё здесь устроено на самом деле. Логика включала цепную реакцию аналитического процесса; одна опасная мысль тянула за собой другую, та – третью и так далее… Валерий Степанович рассуждал: «Про Алёшу врали? Бесспорно! Но если лгут охранители святынь в низах, то почему бы ни солгать и тем, кто…» Но дальше Кукушкин думать боялся и гнал от себя химеру сомнений и все эмоциональные умозаключения.
