Глава VII. «Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ…»
Мороз крепчал, а народ всё прибывал и прибывал. Глухая непрерывная река, впадающая в тревожное людское море, густое, чёрное море, разбавленное вспышками заиндевелых гвоздик. Давка на Большой Дмитровке, толпы народа на Кузнецком мосту; Театральный проезд забит до Лубянской площади. Нервное топтание. Всхлипывания и пар. У Колонного зала Дома Союзов бойцы ФСО с пустыми, как тара, лицами, звонко лязгая затворами в морозной тиши, мягко, но настойчиво придерживают людей. Рота почётного караула синхронно, как на Олимпиаде, железно, как на параде, гулко вбивает каблуки в заледенелую, остановившуюся планету. Общественники хмуро несут цветы и речи. Народ, вытягивая шеи, медленно просачивается к эпицентру главного события. В каждом робком шаге граждан сквозят тревога и надлом. Их вытянутые лица белее зимы, а истоптанный снег под ногами – чернее солдатской кирзы. И горят глаза, и неумолим поток, и пылают гвоздики…
Начинается прощание. Внутри, в голове процессии – чета Кукушкиных с погасшими лицами; за ними бледный Седых, рыдающий в голос Смелянский с супругой, закусившая губу лаборантка Синичкина, пара членов правительства, мэр Москвы с супругой, несколько растерянных сотрудников РАЕН, трое генералов, в такт тяжёлой поступи покачивающих опавшими щеками. Изображая скорбь, премьер Мишуткин украдкой делает задумчивое «селфи» на фоне всхлипывающей толпы. Все ждут президента, но он, как обычно, задерживается и просит начинать без него…
Кого только нет в этой печальной процессии! Вот маститые биологи, вот директоры федеральных телеканалов!.. А вот гуттаперчевые и бойкие представители Общества йогов России, спортсмены-разрядники, дышащие здоровьем, патриоты, отдающие перегаром, бородатые славянофилы и несколько облысевших либералов. Ковыляют инвалиды и ветераны, ползут чахлые стайки интеллигенции с перхотью и диоптриями, идут делегаты съезда партии «Великая Россия», не по сезону одетые врачи и учителя с куцыми букетиками подмёрзших цветов, байкеры с хоругвями наперевес, дальнобойщики со щетиной и каменной усталостью в глазах, профсоюз работников ЖКХ и их запуганная среднеазиатская рабсила в комбинезонах цвета пожара в джунглях, оперативно согнанная со строек и свалок страны под страхом депортации. Гордо пестреют «георгиевками» «молотовцы», тихо плачут заупокойную верующие старушечки в чёрных треугольниках платков, им на пятки наступают организованные группы школьников – пионеров-ленинцев с портретами Кнутина, Кукушкина и Сталина – вереница детских скучающих физий цвета жёваной туалетной бумаги с застывшим вопросом: что мы делаем здесь?.. И, конечно, простые люди, взволнованные и подавленные… Много людей. Гигантское море, разбитое на потоки, текущие по серой онемевшей Москве…
ФСО уже начала пропускать народ к телу. Суровые шеренги Нацгвардии блюдут порядок. У длинноногого солдата почётного караула, пафосно, как на фотоснимке, замершего на месте и устремившего бессмысленно-казённый взор в холодное небо столицы, на бархатной подушечке трогательно сияют знаки и награды усопшего. Дежурные речи премьер-министра, директора института и академика Смелянского уже закончились. Народ стал просачиваться сквозь рамки металлодетекторов, не дыша огибал утопающий в цветах гроб и тёк к выходу…
Кукушкин отошёл в сторону и почему-то долго мешкал, не решаясь подойти к покойному. Что-то его останавливало, и он, потея, подпирал колонну в углу, пока, наконец, какой-то «молотовец», шагая мимо, не задел его плечом, вытолкнув Валерия Степановича на линию огня телекамер. Всё разом смолкло. Погасли горделиво реющие волны «георгиевок», утихли плач и молитвы чёрных косынок. Люди стали оборачиваться на Валерия Степановича. Сотни глаз жгли профессора испытующими взорами. Кукушкин шумно сглотнул и приблизился к гробу. Но когда он наклонился над усопшим, то увидел себя…
