Кстати, с главным исполнителями ролей получилось и длилось сущее бедствие. За бабушку взялась сама Порфирия, а старшую внучку, мятежную романтичную Верочку, приходилось представлять учёному консультанту, как Синяя не отбивалась.
Исполнители для экзотической драмы искались плохо, а находились ещё хуже, однако Порфирия обещала справиться. Мужские роли были легче в исполнении и в одежде, а уж толпа крепостных поселян и дворовых людей образовывалась сама из драм-студии и учеников Порфирии.
Детишки наперебой желали изображать сборище дивных простых детей чужой природы, далеко отставших на пути прогресса и тщательно опекаемых главными героями, посвятившими свою жизнь нелёгкой, но ответственной деятельности. Смех и грех, короче говоря.
С такой концепцией драм-профессора Порфирии Синей пришлось с оговорками согласиться, иначе сценическое построение рухнуло бы сразу, даже не начавшись, как эфемерный карточный домик. Чуждые исторические процессы, где являлись странные буки и бяки: угнетение, социальное неравенство и эксплуатация труда – короче, данные прелести были для местной публики, не только загадочны, а в высшей степени необъяснимы, как класс социальных явлений. Они, в смысле хозяева, уехали так далеко…
Однако на сей раз консультанта Синюю ждал миленький сюрприз, очередной плод профессорских изысканий. Когда внучки уселись за стол (эпизод № 5), бабушка Татьяна Марковна позвонила в маленький колокольчик (очередная уступка профессору) и выкликнула при том:
– Василиса, чаю!
На зов поспешила необъятных размеров женщина, экономка Василиса в рогатом белоснежном чепце и с подносом в пухлых руках, вплыла, как лебедь. Но не белый, а совершенно чёрный! Не справившись со святцами, Порфирия звучно бухнула в колокол, а именно сделала крепостную российскую Василису негритянкой, или как теперь принято говорить в далеких мирах – афроамериканкой. Понятно, в позапрошлый раз ей сочинили и представили атлас земной антропологии, и профессор увлеклась, подбирая типажи!
Пролетая почти над поверхностью декорации, Синяя горестно обозревала свершившееся, высыпавшая челядь на дворе и в саду оказалась поголовно чернокожей и кудрявой, актеры весело светились белозубыми улыбками и экспансивно размахивали руками!
«Ну просто браво, Порфирия! Теперь мы снимаем «Унесенных ветром»!» – примерно такие монологи пролетали над усадьбой вместе с Синей, почти не касаясь почвы. – «Только увы, этот романчик для вас закрыт намертво, там, кроме всего прочего, милая девица в кринолине стреляет в упор в янки-мародера, и все ваши миры валяются в обмороке. А меня с печалью и позором депортируют за глобальное причинение вреда! И ведь влезла в голову запретная ассоциация, прямо встала перед глазами, теперь надо её срочно гнать, пока не вырвалась вовне! Боже, как с вами тяжко, с невинными всемогущими агнцами!»
Поэтому пришлось срочно скрыться и лететь сломя голову над усадьбой и берегом реки, чтобы никто не догадался, о чём консультант невольно помыслил. И помыслив, представил чёткую красочную картинку, во всех абсолютно невозможных деталях, совсем готовую для сценического воплощения. Как актриса, играющая милую Марфеньку достаёт из кармана передника громадный пистолет и палит прямо в лицо гуманоиду в синей форме. Ужас без конца и краю!
Только оказавшись в резной беседке над обрывом реки и созерцая заречную даль, бедняжка Синяя отчасти остыла, выгнала из головы запретную сцену с убийством и стала формулировать резонные замечания по поводу профессорского самоуправства. Там в маленькой гостиной, она сдержалась, провела чаепитие при чёрной Василисе и удалилась, шурша кринолином, зная, что делать замечания мэтру следует лишь наедине, без учеников и свидетелей.
