Перебрав известные ей родные шедевры, Синяя признала, что по этому параметру почти всё самое лучшее и известное, Библию включительно, приходится отклонить, дабы не создавать нелестного представления в глазах иноплеменного зрителя. Ладно, не будем о грустном.
Отразившись в зеркале напоследок, Синяя (при кринолине, шелковых туфельках и в старомодной причёске) покинула комнату с видом на утренний сад, прошлась по сеням и, откинув бархатный занавес на кольцах, оказалась в маленькой гостиной, где на столе над узорной скатертью стояли чайные приборы, а за бюро в уголке сидела бабушка Татьяна Марковна в роскошных седых буклях и писала роскошным гусиным пером.
Это, разумеется, была Порфирия собственной персоной, дивное платье отливало багряными отблесками, как кардинальская мантия, но Бог с нею!
– Доброе утро бабушка! – произнесла Синяя вслух, как бы привлекая к себе внимание.
– Доброе утро, Верочка! – Порфирия грациозно повернула голову от бумаг и благожелательно улыбнулась, бабушку она всегда изображала безукоризненно. – Как тебе спалось, какие сны видела?
– Единорога, бабушка, он вышел из лесу и положил голову мне на колени, – сымпровизировала Синяя в роли внучки Верочки, и сон тут же промелькнул между ними для зрителя, как реплика в сторону. – А вам что снилось?
– Сущие пустяки, Верочка, – ответила бабушка выученным текстом. – Снег, пусто кругом, а на снегу щепка! Вот поди и разбери, что это значит!
И видение послушно представилось, только снег вышел безобразно похожим на сахарный песок, непонятно по чьей вине, однако щепка была просто превосходная, с реальной березовая с корой!
Замечательно отработанный эпизод шёл своим чередом, только снег пришлось править раза четыре, для чего Синяя воспроизвела на полу где-то около метра в диаметре натурального родного снега, и заставила его подтаять с краю. У них в Парадизе тоже существовали полярные шапки, но слегка другого вида, и Порфирия быстро сообразила различия.
Когда снег улёгся на положенное место, к самовару явилась младшая внучка, Марфенька, но в совершенно неподобающем виде!
– Нет, так дело не пойдет! – сразу возразила Синяя, сердито раскачиваясь на изящном венском стуле. – Я согласна, что смотрится превосходно и даже очень красиво! Но, Порфирия, помилуй, у нас сельские барышни к завтраку в вечерних туалетах не являлись, блистая к тому же венками и ожерельями. И расцветка никуда не годится – черно-белые клетки! Марфенька у нас скромная, светлая девушка, а у тебя она она чрезмерно яркая! Она должна выглядеть, как милый полевой цветок, а не блистать и переливаться.
Такое с Порфирией случалось повсеместно, она ставила зрительные эффекты много выше остального, и приходилось её всячески уламывать, доказывать, что страдает смысл и содержание пьесы, только тогда она сдавала позиции, и то не всегда, честно скажем. На этот раз насчет клеток на платье Марфеньки Порфирия стояла насмерть, хотя ожерелье с шеи согласилась убрать, дальше после долгих препирательств пошла на частичный компромисс и сделала клетки мелкими, так что они сливались в узор, и то ладно. А до этого скромная девица из российской провинции середины 19-того века смотрелась, как парижская шансонетка тех самых времён. Однако кто бы, кроме консультанта мог увидеть разницу?
Марфенькой на сей раз была совсем юная барышня с замысловатой прической молочного цвета и синими фарфоровыми глазами, и роль ей удавалась на диво. Порфирия её где-то разыскала и прочила девице большое сценическое будущее, эта Марфенька и впрямь переигрывала всех. Что-то в ней было особенно трогательное и милое.
