Проект US – RUSSIA - страница 36
Кстати, ты бы черканул пару строк Ленке, родная сестра как-никак. И чего вы друг другу не пишете? Вроде бы и не ссорились, не ругались. И в гостях она у тебя была. А спрашивает меня: как ты жив-здоров? Я ей, сколько знаю, рассказываю, да только не дело это. Мы с тобой хоть и не слишком часто, но всё-таки пишем друг другу. Вот и ты не поленись, черкани родной сестре пару строк. Авось рука не отсохнет. Пара строк, а человеку теплей на душе. Нет, правда, не поленись. Я тебя как отец прошу. Глядишь, связь и наладится, не чужие авось. Понимаю, у каждого из вас своя жизнь, и заняты оба по самую маковку, а всё одно негоже своих забывать. Родная кровь, как-никак. А хочешь, я её попрошу, чтобы она первой черканула? Могу и так. Попросить? Ладно, сделаю. Но и ты мои слова попомни. Ведь вы мне оба не сбоку-припёку.
А новостей у нас нынче в деревне полным полно. Раньше-то, бывало, один год от другого не отличишь, как рожи близняшек; лежат себе, красноморденькие, посапывают, а кто из них Ванька, кто Петька, даже мать с отцом не поймут. Так и эти годы, ну те, которые потом застоем назвали. Текли себе и текли, а ничего кроме громкого трёпа из ящика не случалось. Да ты и сам, небось, огрызки того времени ещё помнишь. Хоть колхоз наш был, правду сказать, ещё не самый пропащий, по тогдашним меркам даже середнячок, а всё едино жили как при царе Горохе: ни тебе нормальной дороги до райцентра, одни ухабы с матом, ни нормального магазина, кроме задрипанного сельмага, ни нормальных денег за труд – одни палочки да натура: либо сам жри, либо скотине скармливай, либо на рынке торгуй. Так ведь на рынок-то её ещё свезти надо, место застолбить, продать. И домой вернуться. Спекулянт, собака, на нас, простых крестьянах и тогда наживался, можно сказать, жирел, а нам, бедолагам, на семечки разве только и оставалось. Ну да спекулянт, или, как сегодня говорят, перекупщик, – он и сегодня спекулянт, это их хлеб – других надуть, а себе нажить… Так я о чём? А, о тех годах. Тяжкие были годы. Радости от них никакой не было. Возьми, к примеру, наш советский картофелеуборочный комбайн ККУ-2 «Дружба». Ты, небось, о таком и слыхом не слыхивал. А я на нём полжизни отпахал, всю задницу отбил до костей. Он же половину клубней в земле оставлял. А мне по барабану, хоть я и заслуженный считался. Это я сейчас тебе, как на духу, признаюсь. Не я же его варганил. И ничего в нём было не исправить. А как ломался, паскуда! Два гектара максимум отработает – и станет. Баста, вызывай механика. А он в райцентре сидит. Да ещё ведь и не сидит, а с каким-нибудь другим таким же железным недоноском на другом краю района валандается, доводит до ума, и когда освободится, про то нигде не написано. Ну и махнёшь рукой: ляд с ним, с урожаем, буду сидеть курить. И сидишь, куришь. А потом, глядишь, тебе медаль или орден ещё дают за ударный труд. А какой он, по совести, ударный труд. Просто лучше других пахал. Вернее, другие ещё хуже тебя пахали. А районному начальству пара орденоносцев от сохи вот как была нужна, больше, чем урожай, чтобы и им было чем перед страной и партией козырнуть. Показуха – она и есть показуха. Так и жили.
Теперь-то уже не те времена. Вроде как жизнь вывернули наизнанку. От колхоза одни уши остались, да и те уже давно не торчат, завяли. А когда всё начиналось, ну, ликвидация и всё такое, наш бывший председатель, Иван Ефремович, сильно затрепыхался. Как раз в то время вышел то ли указ, то ли закон, то ли распоряжение, шут его знает, о создании на земле акционерных обществ и наделении бывших колхозников земельными паями. Вроде как мы все стали не колхозниками, а этими самыми, акционерами. Всем дворам как бы землю выделили, гектара по три на нос, не меньше. Ну и себя этот хват тоже не обделил: такой кус отмежевал, что мы только ахнули. Как не подавился, собака! Да кто будет считаться, радуйся, что хотя бы тебя не обошли стороной. Неча другим завидовать, своё бы не потерять. Короче, обрадовались, как последние охламоны. Ну, думаем, теперича заживём! На своей-то земле! Горы своротим! А потом такое вдруг началось. Через какое-то время узнаём, что все мы члены земельного акционерного общества, а наши паи вроде как вклад в уставный капитал. Как мы туда попали, кто нас туда впихнул? А председатель говорит, что, мол, мы сами, причём добровольно захотели войти. Это мы-то добровольно?! Да кто нас спрашивал? Но дело сделано. И получили мы вместо земли бумаги под названием акции. И поступай с ними, как хочешь. Хочешь, можешь их продать вместе с паем. Хочешь – подотрись. Не хочешь – держи под подушкой. А наш председатель, тот ещё жучина, хоть и бывший первый коммунист, ходит гоголем. Скоро у него и городские кореша появились из каких-то московским богатеев, он с ними и гулял, и кумовался, и обнимался, короче, скурвился, сука, окончательно. А главное, стал потихоньку скупать у мужиков земельные паи. Своих-то денег у него кот наплакал, так ему его московские кореша стали подбрасывать. Вот он и рад стараться. Кое-что, видать, себе в карман положил. А наш мужик что? – он живых денег по тем временам уже столько лет не видал, что забыл, как они выглядят, для него и тыща – как для купца миллион. Уговорить – плёвое дело. Да и землю ему всё одно не поднять, гибнет, зарастает земля. А некоторые мужики так за одну бутылку палёной весь пай отдавали. Богом клянусь! Им сунут её, дадут закусить, ещё раз нальют, так они потом с пьяных глаз любую бумагу подмахнут. И подмахивали. А что подмахивали, потом и вспомнить не могут. Так и прощались с паями. И вроде всё по закону. Ну, были и такие, которые рогами упёрлись: не отдадим, мол, и баста, делай с нами что хочешь. Но и на них нашли укорот. Приехали откуда-ниоткуда крепкие ребятки, пару мужиков, которые больше других бузили, помяли, хоть и не до смерти, но изрядно, а остальных припугнули по-разному. Кому почки обещали отбить, кому хату спалить. Ну и пошли на попятную. В том числе и мы со старухой. А что делать? У этих сила: и деньги, и пудовые кулаки, и власть. Плетью-то обуха не перешибёшь. Да и когда нашего брата крестьянина не били и не разували. Я что-то такое время и не припомню. В России уж так издревле повелось: кто её кормит, с того три шкуры и дерут.