– Ну, девушка, за твое здоровье, – сказал он и отправил внутрь огненную воду. Поморщившись и занюхав рукавом, он посмотрел на меня, потом снова взглянул на бутылку.
Похоже, этот человек мог пить бесконечно. Опасаясь, что его язык скоро уже будет не в состоянии произнести хоть одно слово вразумительно, я взяла бутылку с подоконника и переставила ее от мужичка подальше, себе за спину.
Вдруг он покраснел, схватился за горло руками и стал тяжело хватать ртом воздух и медленно оседать на пол. Я перепугалась и бросилась к нему. В этот момент он перестал сжимать руками горло и неожиданно для меня выпрямился, как ни в чем не бывало.
– Перепугалась, милая? – спросил он.
Я отступила от него на шаг. Дяденька простым трюком вогнал меня в детское смущение.
– Дай, я еще выпью, а? – Его даже не интересовало, кто я такая и почему я ему за просто так отдала целую бутылку водки.
– Подожди, у меня к тебе есть вопрос.
– Ты что, из ментовки?
– Нет. Почему я должна быть из ментовки?
Он снова засунул руки в карманы, поежился, хотя в подъезде было намного теплее, нежели на улице.
– А мне, кроме ментов, вопросы уже давно никто не задает.
– Скажи мне, – строго начала я, – дохнет ли по жизни ваш брат алкоголик?
– Дохнет, – утвердительно ответил он, кивая при этом головой и втягивая с шумом воздух через нос. – Извините, насморк замучил.
Культурный малый.
– А от чего дохнут-то?
– А сигареточки не будет?
Сигареточки у меня не было. Я уже было испугалась, что он и разговаривать со мной не станет, если я не дам ему сигаретку. Но мои страхи оказались напрасными.
– Вот добрая женщина нашлась, можно сказать, с улицы меня подобрала, в подъезд пригласила, питьем угостила. Завтра корешам расскажу – не поверят, просто чудо какое-то. Сколько там еще до Нового года?
– Три недели, – сообщила я.
– О! – он поднял вверх указательный палец, – три недели, а снегурочка уже здесь.
Похоже, моего собеседника потихоньку начало разбирать, потому как он перестал мерзнуть, и глаза его наполнялись теплотой и тоской. Опустившись на каменные ступеньки, он обхватил согнутые ноги руками, положил подбородок на колени и жалостливо посмотрел на меня.
– Дохнем мы, снегурочка, один за другим. И никому до нас дела нет.
– Отчего дохнете-то? – спросила я, усаживаясь на ту же каменную ступеньку рядышком.
– Ну как от чего? – неожиданно он снял шапку и стал яростно чесаться, после чего я поспешила подняться и отойти от него подальше. Похоже, дядю доставали вши.
– От водки, все от водки.
– А что пьете?
Он посмотрел сквозь меня в бесконечность, затем вернулся к действительности и пожал плечами.
– Недавно появилась родимая, «Третий Рим» называется. Как одеколон. А какой раньше продавали одеколон, это же сказка! Сейчас такого уже не делают. Все норовят подмешать какую-нибудь гадость, которая блевоту вызывает. А кому блевать-то хочется? Приходится тратиться или на «Третий Рим» за двадцать два восемьдесят за пол-литру, или же на «Гошу» за двадцать три шестьдесят. Вот и перебиваемся: с «Третьего Рима» на «Гошу» и обратно.
– И сколько же надо тебе… Кстати, как звать-то?
– Николай Фомич, – представился мой собеседник.
– А я Юля.
– Ю-ю-юля, – протянул он, при этом его лицо расплылось в улыбке.
– Так сколько, Николай Фомич, тебе надо «Третьего Рима», чтобы накрыло?
Сама я не сомневалась в том, что сейчас будет названа доза, которой достаточно для того, чтобы свалить с ног не только человека, но и слона. Похоже, мой вопрос застал его врасплох, и он, сидя на ступеньках подъезда, поднял голову вверх к потолку, украшенному многочисленными закопченными пятнами от сгоревших спичек.
