Когда мы допили чай с плюшками, Ольга Ивановна выложила на стол большую папку с тисненой надписью «Music» и осторожно вытрясла из нее горку засушенных растений.
– Мы с сестрой иногда играем в одну музыкальную игру, которой в детстве научил нас покойный папа, – объяснила она, разбирая свой травяной сор. – И я хочу, чтобы мы с вами сейчас сыграли в нее… Я кладу перед вами растение, а вы называете мне музыкальное произведение, которое оно вам навевает. Ну, для начала что-нибудь полегче. Вот, например, лесной колокольчик… – Она подвинула пальцами к середине стола высохший хрупкий цветок.
– Романсы можно? – спросила я.
– Что угодно.
Мы с Коста почти одновременно произнесли:
– «Колокольчики мои, цветики степные…»
– «Однозвучно звенит колокольчик…»
– А если включить ассоциативное мышление? – не удовлетворилась Ольга Ивановна.
– «Колокола» Рахманинова… – подумав, сказал Заур.
– Ария Марфы из «Царской невесты»… – внесла свою лепту я.
– Молодцы. – Ольга Ивановна подвинула к нам березовую сережку.
– «То было раннею весной…» – сказал Теймураз, поднеся ее к большим и страшным линзам своих очков.
– Четвертая симфония Чайковского… – добавила я.
– И «Снегурочка», – заключил Коста.
Следующее растение было мне неизвестно, и я спросила, что это.
– Мирт, – объяснила Ольга Ивановна, – растет у нас на Кавказе.
– Вокальный цикл Шуберта, – немедленно сказал Коста.
– «Жизель»… – вспомнила я.
– Приятно с вами беседовать, – прокомментировала Ольга Ивановна и выложила на середину длинный листок ивы.
– «Песенка Дездемоны», Россини… – сказала я.
– «Ни слова, о друг мой, ни вздоха…» – подхватил Коста, услышав, что за растение перед ним.
– Наконец, выход розы, – объявила Ольга Ивановна. – Вот ее лепесток…
– «Фонтан любви, фонтан живой…» – быстро произнес Коста.
– «Иоланта»… – добавила я.
– А это? – Ольга Ивановна выложила еловую шишку.
– «Елка» Ребикова… – выпалил Коста.
– «Щелкунчик»… – сказала я.
– Никто еще не приписывал так много Чайковского простому гербарию. Любимый композитор? – иронично осведомился Коста, повернув голову в мою сторону.
– Вас это чем-то не устраивает? – произнесла я.
– В той же степени, в какой самого Петра Ильича не устраивала величественная старуха фон Мекк, – улыбаясь, туманно объяснил Коста, – она желала бы засветиться не только на Четвертой симфонии, но и на всей его музыке. Что поделаешь, узурпаторша! А Петр Ильич, в свою очередь, узурпировал музыкальные вкусы слушателей. По моим наблюдениям, любители Петра Ильича, кроме него, никакой музыки не признают… Если их спросишь о современных композиторах, то они обычно называют пьяницу Скрябина…
– Очевидно, это ваша багажная ария, – предположила я.
– Багажная? Что это значит?
– Второразрядные итальянские певцы брали с собою на гастроли арии, перегруженные фиоритурами, чтобы блеснуть перед слушателями, – ядовито ответила я.
Ольга Ивановна сделала мне страшные глаза и даже взяла за руку, чтобы я не спорила со слепым. Я вырвала руку.
– Все вы врете, – продолжала я, – потому и не желаете петь хором. Хор может заглушить ваши заносчивые фантазии…
Коста расхохотался, и моя злость тут же улетучилась. Я тоже рассмеялась. Наш разговор имел такое же отношение к музыке, как прилипший к подошве лист – к ходьбе пешехода. Мы говорили о чем-то другом, и достаточно хорошо поняли друг друга.
– Что ж, друзья, теперь будем слушать музыку… – Ольга Ивановна принялась убирать свой гербарий в папку. – А вы умничка, – милостиво сообщила она мне.
