Ну, да ладно, отвлеклась я, грустное вспомнила, а сегодня-то – ежегодная проверка! Инспекция!! Будет ходить группа «товарищей проверяющих» по всему зданию, проверять чистоту, затем пообедают в столовой вместе с учениками, чтобы оценить, насколько хороша у нас кухня. И на любой урок могут зайти, без предупреждения. Только бы не ко мне! Уже три дня, как я приболела, хожу с температурой, кашляю и нос красный! Не хочется перед инспекторами в таком неприглядном виде выступать, тем более, что гнусавлю я из-за насморка. А тут ведь как? Глухонемые-то ладно. Они все равно – дактилем. А слабослышащие? Те к выговору педагога привыкают и любую чужую речь по этой самой школьной привычке потом равняют. Вот и доказывай комиссии, что у меня вообще-то нормальное произношении, а не «французский прононс». Не то получится как с Ниниш, моей подругой Ниной Павловной. Очаровательная, веселая, ребят обожала. И очень знающий педагог. Специальные курсы закончила, по психологии детей с сочетанной патологией развития. Когда папа (он у нас завучем служит, папа мой) взял ее на работу, мама не один месяц озабочено хмурила лоб. Не любит она молодых учительниц, как не крути. А детишки сразу Ниниш полюбили. Она так мило картавила! Наша мужская педагогическая половина была покорена ею поголовно и бесповоротно. И вот, нагрянула в прошлом году комиссия. Зашли к Ниниш на урок. Слушали долго. А потом с детьми решили побеседовать. А те на них руками машут, не понимаем, мол. И крючочками пальчиков перед носиками своими маячат – это по-глухонемому: «Фу, плохо говоришь!» Инспектора так и взвились – как так? Как это, мы плохо говорим? Ну, и уволили Ниниш в одночасье за ее красивую французскую картавость. С одной стороны, конечно, правильно… Потом дети не разберут фонетически грамотной речи. А с другой… Ну, где такую учительницу, слепо преданную делу, как Ниниш мы теперь возьмем, а? К нам же не идет никто, детишек наших боятся. Потому и не могу я дома поболеть, не хватает педагогов! Эх, только б не ко мне сегодня комиссия!
Однако, на каждом уроке дрожу – вдруг придут! А на переменках наши передают друг другу шёпотом, где бродят сейчас инспектора. Арочка, математик Ариадна Андреевна, недавно видела их в столовой. Говорит, вроде сидели довольные – понравилась пшенная каша с молоком. Рыбий жир сами ребятам сегодня давали, у нас принято каждому в обед ложку поднадзорно скормить, хоть и капризничают они. Но доктора тверды – слишком в двадцатых наголодались, нужно здоровье укреплять. Эдуард Наумович, историк наш, удостоился посещения. Хорошо, не начал про Египет свой любимый, а то бы комиссия про навозных жуков – скарабеев, так полюбившихся детишкам, наслушалась бы всласть. И неизвестно, что бы сделали потом с нашим египтологом. Он ведь, большая умница, его сам профессор Ипатьев, известный востоковед, брал аспирантом. А Эдуард Наумович к нам пришел. Учительствовать. Недаром папа утверждает, что педагог – это одно из самых сильных призваний. Если есть к этому делу склонность и мечта – ничто не остановит. Эдуард Наумович за месяц выучил язык глухонемых, когда узнал, что в нашем училище историк требуется. Три года уже у нас учительствует, а когда только поступил – смешной казус с ним приключился. Детки в тот день с истории ко мне пришли – руками машут, обсуждают, видно, зацепил он их чем-то. О чем, спрашиваю, рассказывал вам новый учитель. Мычат неразборчиво, так всегда, когда очень возбужденные, слова за мыслями не поспевают. Наконец Лёля – пальцами, на немом: «Про майского жука!» Удивляюсь: «Вы ж на истории были, а не на зоологии? При чем тут майский жук?» Тут Сережа вырывается вперед, отталкивая Лёлю. Замахал руками на нее, мол, глупости говоришь, отойди! Сережа – слабослышащий и говорящий. Он очень старательный, всегда пытается слова внятно произносить, хоть и трудно ему – врожденная «волчья пасть» – небо раздвоенное, мягкое, получается, словно каша во рту.
