– Нужно отнести ее в дом, мне кажется, у нее солнечный удар…
– Тебе кажется? Да ну, никогда бы не подумал, что она перегрелась. – Пытаясь скрыть тревогу за сарказмом, Елизаров похлопал себя по коленкам. – Грузи ко мне на руки и кати коляску, так выйдет быстрее и удобнее, не будешь из нее остатки жизни вытрясать при ходьбе.
Рассеянно кивнув, Бестужев подхватил Агидель, аккуратно опуская ее на руки Славы. Драгоценные камни посыпались из расслабленных пальцев, и он небрежно опустил их в карман шорт – как только она очнется, он вернет их. Голова девушки нелепо запрокинулась до того, как Елизаров успел ее придержать, потрескавшиеся губы приоткрылись, и она жалобно застонала:
– Пить…
– Она нам головы поотрывает, когда очнется, ты взгляд ее видел?
Ухватившись за ручки инвалидного кресла, Бестужев широким шагом направился прочь с поля. От натуги поскрипывали колеса, Слава то и дело поправлял падающую с плоского живота девушки кисть. Сосредоточенный и хмурый, он вглядывался в лицо спасительницы задумчивым взглядом.
– И кто ее за это осудит? Нужно было смотреть не только на циферблат часов, но и на солнце.
Оставшуюся часть дороги парни проехали в ошеломляющей тишине, руки и ноги подрагивали после дикого выброса адреналина в кровь. Сердце Бестужева до сих пор не желало успокаиваться, било набатом где-то в глотке, сжимало горло в нервном спазме. Тянущее, отвратительное чувство тревоги с наскока взлетало на плечи и рвало, рвало каждый раз, когда рука Елизарова откидывала влажную рыжую прядь с лица Агидели. Ее глазные яблоки мелко подрагивали под закрытыми веками, ресницы не поднимались. Время от времени она лишь хрипло просила воды, а затем впадала в беспамятство.
Бестужев почти бежал, заставлял подворачивающиеся дрожащие ноги переставляться резвее. Забыв о брошенном посреди поля серпе и раскачивающейся майке на низкой ветке березы. Стиснув зубы, он напрягся, перекатывая коляску через высокий порог. После молчаливого кивка Славы направился прямо в его комнату, сгружая бессознательную девушку на расстеленную постель. В изголовье валялись влажные после стирки трусы, зубная щетка гордо устроилась на подушке, а в изножье, сиротливо свернувшись клубком, лежал одинокий полувывернутый носок. Когда Агидель очнется, она будет в восторге.
Поспешно отбрасывая от ее головы неуместную часть своего гардероба, Елизаров потянулся к коротким ножницам.
– Принеси ей воды попить и таз, нужно обработать ноги. Перекись в зеленом чемодане в мелком кармане, захвати.
Ножницы с мягким шелестом пошли по изъеденной жаром ткани, а Бестужев рванул за двери. Таз, чашка, колодезная вода. Несколько секунд помявшись, он стянул со своей лавки простынь и окунул в ведро, внутренности сжало от мимолетной тягостной боли. А перед глазами встала совсем другая картина: заглядывающая в окно луна, распростертое на лавке тело Катерины, покрасневшая кожа…
Сжимая зубы, он возвращался в комнату. Равнодушно накинул ледяную простынь на вздрогнувшую обнаженную девушку, поставил на тумбу возле Славика таз. Тот опустил в него мягкую хлопковую тряпку, сделанную из собственной майки, которую они бесчеловечно разодрали, споря в доме Чернавы. Выкрутил и, приподнимая одну ногу девушки, бережно заскользил по коже влажной тканью. Начиная от коленки, проходясь по каждой царапине. Вода быстро стала бурой, и Бестужеву пришлось ее выплеснуть в распахнутое окно, а затем заливать в таз новую. Сантиметр за сантиметром, пальцы Елизарова замирали каждый раз, когда Агидель всхлипывала, на его скулах играли желваки, глаза наполнялись злостью. Рвано выдыхая, Слава продолжал уверенными, мягкими движениями. Перед тем как опустить вторую обработанную ногу на кровать, загоревшие пальцы неуверенно вывели на коже поглаживающий круг.
