– Ты правда этого хочешь? – удивлённо спросил мужчина, не двинувшись с места, на что женщина ответила кивком, почти незаметно подняв правый уголок рта.
Прошло восемь лет с тех пор, и с каждым годом Ива становилась всё больше похожа на свою мать. Те же ровные черты лица и тот же слегка задранный кверху носик и ясные, словно небо, голубые глаза. Вот только кудри волос наполнялись чернотой с легким отблеском белых, еле заметных прядей.
Она любила гулять в поле возле их с мамой домика и, собирая сухую поросль полевой травы, мастерила себе куколок и, играя в них, представляла себя взрослой, красивой и очень нужной кому-то, кроме её матери. Быть может, потому что ей было очень одиноко. Или, быть может, потому что её никто не замечал, а городские ребятишки в шутку называли её чучелом и не разрешали с ними играть. От чего она еще сильнее осознавала то понимание, что дано не каждому в её годы. И она уже не старалась бороться, понимая, что это бессмысленно. Что она – изгой.
– Ива, милая, ты что тут сидишь совсем одинокая? – проговорил Филин, приземлившись рядом с девочкой, полностью погрузившись в полевую высокую траву.
– Просто не хочу никого видеть. – Нахмурив носик, ответила девочка и, всхлипнув слегка, прижалась к мужчине, ткнувшись носом в белоснежный рукав его рубахи. —Дядюшка Филин, скажи, почему люди такие злые? – спросила вдруг она, отстранившись от мужчин и принявшись набирать в пучок траву, соорудила новую куклу.
– Не знаю! – пожал он плечами в ответ. —Видно, это в них заложено природой. Остается только пожалеть их.
– Понятно. – Глубоко вздохнула девочка, продолжая сооружать новую куклу, еще одну, даже не заметив, как мужчина, поднявшись на ноги, пошел к домику.
– Здравствуй, Мира. – Тихо произнёс мужчина, проскользнув в небольшое помещение сквозь приоткрытую дверь. —Я скучал по тебе. – Подошёл он вплотную к женщине и протянул ей букет из полевых цветов.
– Не похоже! – хмыкнула в ответ Мира, положив букет на стол, продолжая мелко резать свежую зелень одуванчика.
– Ива меня дядюшкой называет. Почему? Ты ей так и не сказала, что я её отец? – немного начиная злиться, проговорил Филин, словно заставляя своей интонацией Миру отвлечься от своих дел и обратить на него внимание, поговорить. —И поставь, наконец, цветы в воду, они же умирают!
– Она бы, может, назвала тебя отцом, если бы ты появлялся чуть чаще, чем пару раз в полгода! – более грубо ответила Мирослава, положив нож на стол и достав с верхней полки кувшин, налила в него воды из большой деревянной бочки, что стояла возле выхода, и, пересекая комнату, слегка задела мужчину плечом, опустила стебли цветов в воду, поставив кувшин на столе у окна. —Ты обещал, что не покинешь нас! Ты обещал, что будешь заботиться и защищать нашу дочь, а сам исчезаешь! Я не хочу больше так жить. Понимаешь! – громко говорила она, стараясь сдержать свой голос, что желал перерасти в крик. —Если мы не нужны тебе! Если ты не хочешь жить с нами как с семьёй, любящей тебя всем сердцем, то уходи насовсем и не морочь голову! Я не девочка уже, я стабильности хочу!
– Я понял! – глубоко вздохнул он и, сильно обняв женщину, закопался носом в её светлые кудри. —Я совсем забыл, что значит человечность, что значит любить, забывая себя. Прости меня, родная! – еле слышно говорил Филин, поглаживая её волосы, словно успокаивая. —Я прошу тебя, дай мне два дня. Всего лишь два дня, и я приду к вам навсегда. Я назову тебя женой и никогда. Слышишь?! Никогда больше не уйду!
